Традиционализм и реформизм в советском политическом пространстве: формы и функции (1953–1991 гг.)
Шрифт:
На рубеже 1960-1970-х гг. доминировал стереотипно-идеологический подход, исключающий принятые в западном традициеведении схемы. Середина 1960-х – начало 1980-х гг. отмечены смысловой эволюцией. Э. С. Маркарян, А. Г. Спиркин и другие авторы представляли традиционализм преимущественно как социально-политический опыт, фокус общественно-духовной практики, фактор культурной деятельности в процессе реализации исторического самосознания общества. Для других авторов традиционализм – скорее система общественных отношений (В. Д. Плахов), третьи полагали его трансисторической культурной связью (Б. М. Бернштейн).
Нормативистский подход в традициеведении исходит из узкой трактовки традиции, сводит ее к наследуемым нормам и принципам. В рамках социально-феноменологического подхода традиции рассматриваются как устойчивые формы общественного сознания и идейной преемственности. Широкое понимание традиции как организованного социального опыта характерно для структурно-функционального подхода.
По А. С. Ахиезеру, «специфика традиционализма не в отсутствии инноваций, а в господстве ценности статичности, что выражается в жесткости фильтра новшеств, узости шага новизны, подавлении всего, что выходит за допустимые рамки» [2] . В. А. Ачкасов интерпретирует традиционализм как «ответ на вызов истории и тоску по утраченной целостности, устойчивости и предсказуемости общества, воспроизводящего себя на основе традиции и имеющего источником легитимности историческое прошлое, его опыт» [3] . В. В. Аверьянов полагает, что в современных условиях традиция вынуждена выступать в паре с инновацией, заключать компромиссы с модернистской системой [4] . Традиция и традиционность – предмет исследований А.Г. Дугина [5] , критикующего универсализм Рене Генона и учение о метафизическом единстве различных традиционных форм.
2
Ахиезер А. С. От закрытого к открытому обществу – путь противостояния катастрофам // Рубежи. 1997. № 7. С. 40.
3
Ачкасов В. А. Трансформация традиций и политическая модернизация: феномен российского традиционализма // Философия и социально-политические ценности консерватизма в общественном сознании России (от истоков к современности) / под ред. Ю. Н. Солонина. СПб., 2004. Вып. 1. С. 181 (см.: Его же. Взрывающаяся архаичность: Традиционализм в политической жизни России. СПб., 1997).
4
Аверьянов В. В. Традиция и традиционализм в научной и общественной мысли России (60-90-е годы XX века) // Общественные науки и современность. 2000. № 1. С. 68-77; Его же. Традиция как методологическая проблема в отечественной культурологии XX века: автореф. дис. … д-ра филос. наук. М., 2011; Его же. Традиция как преемственность и служение // Человек. 2000. № 2.
5
Дугин А. Г. Абсолютная Родина. М., 1999; Его же. Консервативная революция. М., 1994; Его же. Традиционализм против Дьяволополиса (размышления о первом российском съезде традиционалистов). URL:platonizm.ru/content/dugin-ag-tradicionalizm-protiv-dyavolopolisa; Его же. Философия традиции. М., 2002 (противоположные, языческие аспекты традиции в современных версиях представлены в культурно-философском альманахе «Полюс» (2010. № 1)).
Как справедливо отметила Е. В. Романовская, «приверженность традиции откликается на глубокую психологическую потребность людей в защищенности, обещая либо перемены к лучшему, либо отсутствие перемен, либо душевно более близкое прошлое в качестве символического убежища» [6] . Это подтверждается опытом постсталинской политической эволюции. Наследие советской политической культуры, традиционализм являл тип политического сознания, проявлялся в господствовавших установках, нормах и принципах поведения, ценностях и оценках, задаваемых правящей партией.
6
Романовская Е. В. Традиция как форма социальной памяти: герменевтический и институциональный горизонты: автореф. дис. … д-ра филос. наук. Саратов, 2013. С. 3.
Идеология реконструкции «настоящего» – традиционализм -запечатлена в разнообразных советских программах и проектах, противостоящих западным моделям государства, власти, права, общества, человека, морали. Будучи идейно-политической тенденцией с системой идеологем, традиционализм представал одновременно и аморфной субстанцией, предполагавшей охранительную бдительность, «мнение товарищей», «бурные аплодисменты, переходящие в овации». Это понятный в «верхах» росчерк красного/синего карандаша, заданность ритуала, лексикон, незыблемость конструкции власти, славословие очередного «вождя», отсечение заблудших.
При этом традиционализм не исключал социальных изменений в советской системе, поддерживал общие принципы (иерархия, авторитет, примат обычая по отношению к праву, антииндивидуализм).
Традиционализм сопряжен с консерватизмом, но не может быть сведен к нему. Десятилетия дискуссий вокруг проблем политического консерватизма [7] показывают неоднозначность и многообразие граней этого сложного явления. Для одних консерватизм – форма политического сознания, другие подчеркивают приоритет ценностей, третьи акцентируют внимание на идейно-политической практике. Признание того, что термин «консерватизм» имеет разные значения в зависимости от политической культуры и что именно культура определяет, что консерватизм стремится сохранить, еще более углубляет различия в подходах. Идейный и ситуативный уровни консерватизма интерпретируются в связи с охранительной политикой, способной использовать любую прогрессистскую идеологию [8] .
7
Гаджиев К. С. Современный консерватизм: опыт типологизации // Новая и новейшая история. 1991. № 1; Галкин А. А., Рахшмир П. Ю. Консерватизм в прошлом и настоящем. М., 1987; Гарбузов В. Н. Консерватизм: понятие и типология: Историографический обзор // Полис. 1995. № 4. С. 60-68; Гусев В. А. Русский консерватизм: основные направления и этапы развития. М., 2001; Исследования по консерватизму. Пермь, 1994; Консерватизм в России и мире: в 3 ч. Воронеж, 2004; Подвинцев О. Б. Исторические метаморфозы консерватизма. Пермь, 1998; Рормозер Г., Френкин А. А. Новый консерватизм: вызов для России. М., 1996.
8
Об этом еще 1933 г. писал П. Б. Струве: «Консерватизм, отвлеченно рассуждая, есть чисто формальное понятие, могущее вмещать в себя какое угодно содержание» (Струве П. Б. Либерализм, демократия, консерватизм и современные движения и течения // Россия и славянство. 1933. 1 июня).
Акцент на идейно-содержательном базисе дает основание ряду авторов рассматривать консерватизм как самостоятельную идеологию вне проектно-политического начала. О. Б. Подвинцев связывает консерватизм с политическим темпераментом, отмечая, что «ценности консерваторов, как правило, более конкретны, чем абстрактные идеалы их оппонентов – “свобода” у либералов, “справедливость” у социалистов. Это непосредственно вытекает из различия ориентаций на сохранение того, что уже есть, и на изменение ради того, что еще только может быть. Однако, при всей конкретности своих непосредственных установок, консерваторы все же выходят за их рамки в следовании неким основополагающим принципам, одним из которых, например, является традиция… ценности можно уподобить стеклышкам калейдоскопа, способным сцепляться между собой, образуя порой весьма затейливые комбинации. Их классификация зависит от того, какие именно элементы оказываются в центре данного узора. Консервативными следует признать те из этих систем, где ведущее положение занимает некая традиция, воплощаемая конкретным государством, нацией, церковью и т. д., что обычно приводит к абсолютизации данных типов общности и рассмотрению всех событий через призму их соперничества, борьбы и сотрудничества» [9] .
9
Подвинцев О. Б. Постимперская адаптация консерватизма: автореф. дис. … д-ра полит, наук. Пермь, 2002. С. 22-23.
Либеральные критики аттестуют консерватизм как осторожное и опасливое отношение к прогрессу, а то и нездоровую комбинацию генов.
В СССР послевоенных десятилетий консерватизм – явление скорее интеллектуальное, даже эстетическое, нежели политическое. Православие, культ государства, патернализм, русофильство, патриотизм как факторы консервативной идеологии более близки части русской интеллектуальной элиты, нежели кремлевским «верхам».
«Писатели-деревенщики», «Литературная Россия», «Память», ВООПИиК противостояли либерализму, космополитизму, западничеству, но стоит вспомнить партийно-традиционалистский рефлекс по части такого консерватизма.
В июле 1966 г. Ростовский облисполком обратился в Совет Министров РСФСР с предложением об организации Старочеркасского музея-заповедника в связи с исполняющимся в 1970 г. 400-летием станицы. Ответа из Москвы не последовало. Пришлось своими силами спасать Воскресенский войсковой собор, Ратненскую церковь, дворец и подворье атамана Ефремова, дом Жученковых и дом Кондрата Булавина, а также остатки бастионов Старочеркасской крепости, руины Анненской крепости, Монастырское урочище, где похоронены казаки времен Азовского сидения. Так и не дождавшись поддержки из Москвы, в октябре 1968 г. облисполком принял решение о создании в станице Старочеркасской Донского историко-архитектурного музея-заповедника за счет местных ресурсов. Активное участие в работе принимал совет Ростовского областного отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Средств для реставрации, установления границы охранной зоны, топографической съемки, других необходимых мероприятий катастрофически не хватало. Просьбы о том, чтобы Совет Министров РСФСР принял свое решение о создании Донского историко-архитектурного музея-заповедника в станице Старочеркасской, и о включении его в список памятников истории и культуры республиканского значения уходили в пустоту. На московские власти не действовала даже ссылка, что Совет Министров УССР принял решение и уже создал заповедник «Запорожская сечь».
Наблюдая за безуспешным противостоянием областных властей и правительства РСФСР, М. А. Шолохов в июне 1970 г. обратился с письмом непосредственно к Л. И. Брежневу: «В этом году исполняется 400 лет со дня официального узаконения царем Иваном Грозным существования Донского казачества. Событие это, как известно, имело немаловажное значение для истории государства Российского. Мне думается, что умалчивать о четырехсотлетии казачества едва ли целесообразно хотя бы по одному тому, что умолчание может вызвать нежелательную реакцию и у нас внутри страны и на Западе. И не лучше ли будет, если Политбюро примет решение, обязывающее центральную печать посвятить 400-летию небольшие, но квалифицированные статьи, а Совмин РСФСР решит вопрос о создании в станице Старочеркасской историко-архитектурного ансамбля? “Скорбный лист” Ростовского отделения охраны памятников истории и культуры прилагаю».
Л. И. Брежнев отправил письмо на «изучение» идеологическим столпам – П. Н. Демичеву и А. Н. Яковлеву – с предложением «затем обменяемся мнением по поднятому вопросу». В дело немедленно включилось антиказачье лобби в ЦК. Последовала справка из Института истории СССР, что «грамота Ивана IV… не дает оснований полагать, что 1570 г. является какой-либо вехой в истории казацких поселений на Дону»; что «празднование юбилея казачества в целом неизбежно притупило бы классовый подход к казачеству и дало бы пищу для клеветнических упражнений белой эмиграции. Это повело бы к искусственному выделению казачества из общей массы населения бывших казачьих областей, к возрождению былых различий между казаками и “иногородними”, которое стало уже анахронизмом. Гораздо целесообразнее и даже необходимо отмечать юбилеи крестьянских войн против царизма».