Традиционализм и реформизм в советском политическом пространстве: формы и функции (1953–1991 гг.)
Шрифт:
Дихотомической асимметрии соответствует распознавание «своих» и «чужих», узнавание и неузнавание. Recognition/ misrecognition, connaissance/meconnaissance – основные понятия теории идеологии Л. Альтюссера, по мнению которого функция идеологического узнавания есть «одна из двух функций идеологии как таковой (ее обратная сторона – это функция неузнавания)» [37] . Идеология функционирует так, что среди индивидов она «рекрутирует» субъектов или «трансформирует» индивидов в субъекты. В этом плане традиционализм как доминантный спектр четко «узнавал» лица врагов и друзей Советского Союза, твердо ориентировался в выявлении «левой» и «правой» части пространства. Традиционализму в большей мере, чем реформизму, соответствовала конспиративистская ментальность.
37
Althusser L. Ideology and Ideological State Apparatuses (Notes towards an Investigation) // Mapping Ideology. London, 1994. P. 129.
Модификационная адаптация 1950-х гг. вынужденно меняла многие структуры, объекты, включая формат Коминформа – детища Сталина и Жданова, а с ним
38
Стариков H. В. Конспиративистская ментальность Коминформа: особенности политического менталитета «холодной» войны // Гуманитарные и социальные науки. 2014. № 1. URL: http://hses-online.ru/2014_01.html.
39
На это обращает внимание Р. Хофштадтер, который пишет: «Мир конспиративиста радикально дуален и полон угроз; в нем проводится четкая грань между силами добра и силами зла, причем последние одерживают верх» (Hofstadter R. The Paranoid Style in American Politics and other Essays. N.Y., 1965).
Когда говорят о политических координатах, не забывают о зрении. Анализ политического контекста «партийного зрения» [40] выявил жесткость дихотомии слепоты/зрения применительно к 1920-1930-м гг.: факт видения/невидения становился в то время политикой. Политическое зрение как визуальный протез власти в разных формах и воплощениях выявляло связь советского бытия с улучшением зрения. Отсюда метафора о советской власти, открывшей людям глаза на мир прошлого и настоящего. Характерно внимание к реально слепым с признанием их права на работу (организация в 1925 г. Всесоюзного общества слепых).
40
Орлова Г. А. «Карты для слепых»: политика и политизация зрения в сталинскую эпоху // Визуальная антропология: режимы видимости при социализме / под ред. Е. Ярской-Смирновой, П. Романова. М., 2009. С. 35-82 (см. также: Elden S. The Place of The Polis: Political Blindness in Judith Butler's Antigone's Claim // Related Content – Project MUSE – Johns Hopkins University. 2005. Vol. 8, iss. 1).
1950-е годы отмечены охлаждением жажды «социальной зоркости», правильного «социального зрения» (распознавание носителей литерных номинаций). Менялись визуальные режимы и технологии, оперировавшие реальными образами. Увядала офтальмологическая терминология («Только слепые не видят....»), хотя еще встречались упреки в политической близорукости.
Политико-идеологическим ориентациям соответствовали собственные принципы организации политического письма и речей. Вероятно, обе ориентации были равноценны по уровню мышления, но одна из них оставалась «говорящей», а вторая – в некотором плане «немой». Реформизм – это дословно воспринимаемые обозначения, «слова-концепты», грамматическое оформление высказываний и характеристик свойств. Стоит вспомнить «прогрессивное человечество», «поджигателей войны» и т. п. Характерны высказывания Н. С. Хрущева, запечатленные в сборниках его выступлений по внешней политике: «Если взять фотографии Гитлера и Аденауэра, то это – люди, совершенно не похожие друг на друга. А если говорить о политике, которая проводится господином Аденауэром, то это – та же политика, с которой начинал Гитлер… Гитлер, раскрыв свою пасть, не смог проглотить то, что хотел, и подавался, Аденауэру только и остается, что облизываться, злобствовать» [41] . «Если американские генералы и адмиралы своими сумасбродными заявлениями хотят подействовать на Советское правительство, запугать нас, то, как говорится: поищите дураков в другой деревне, в нашей их нет, давно перевелись» [42] . «Империалисты зря тратятся. Какие бы подачки они ни давали своему коню, он не может свернуть колесницу революции в сторону с пути, начертанного марксизмом-ленинизмом» [43] .
41
Хрущев Н. С. О внешней политике Советского Союза. 1960 год. М., 1961. Т. 2. (июнь-декабрь). С. 163.
42
Хрущев Н. С. Мир без оружия – мир без войн. М., 1960. С. 227.
43
Хрущев Н. С. К победе в мирном соревновании с капитализмом. М., 1959. С. 436.
Преобладание одной из двух ориентаций по ряду функций не абсолютно; в каждой ориентации заложены политические, лингвистические, пространственные и иные способности, однако весьма различается степень их выраженности. Так, лексикон традиционализма формировался не сразу и имел свои особенности: вероятно, он уступал реформаторскому, в нем имелись не только целостные образы, но и отдельные выражения, фразы. Это относится как к устной, так и к письменной речи. Традиционалисты хорошо понимали устные инструкции, проверенные слова. Они были способны накапливать опыт, вспоминать политические задания и тексты, которые «видели» или «ощущали» много лет назад.
Можно предположить, что способности к восприятию политической речи у традиционалистской ориентации не намного меньше, чем у реформистской, но способности к устной речи были ограничены. «Немой» традиционализм обладал, скорее, большими способностями к письменной речи. По-разному проявлялся традиционализм и реформизм в анализе вербальной информации.
Раздел II
Изменчивость и неизменость советской системы 1950-х – начала 1960-х годов
Часть 1
Стресс системы и модели адаптации
Стресс и адаптационный синдром. Смерть Сталина породила в СССР невиданную прежде реакцию напряжения, возникшую в чрезвычайных обстоятельствах; выявилась неизвестная прежде общая реакция советской системы. Психологическое воздействие кончины генсека не просто нарушило принятый уклад жизни, но обернулось неспецифическими реакциями в разных областях и стратах. Лавинообразный рост нагрузки на Кремль породил череду разнонаправленных действий, заявлений, документов, решений.
Стрессовое состояние [44] с возбуждением, состоянием неопределенности, страхом вызвало сбои в прежде отлаженном механизме управления. Внешне рациональные и прагматичные действия, воплощенные в организации масштабных траурных мероприятий в СССР, Китае, Корее, странах Восточной Европы, сопровождались неожиданными сбоями, многочисленными жертвами в Москве [45] . Власть пыталась привести в действие внутренние возможности, позволяющие адаптироваться к внезапным и необычным изменениям среды, но критическое возбуждение провоцировало сдвиг в работе ведущих элементов системы – Старой площади, Лубянки, правительства, МИДа.
44
Китаев-Смык Л. А. Психология стресса: Психологическая антропология стресса. М., 2009; Психические состояния / сост. и общ. ред. Л. В. Куликова. СПб.: Питер, 2000; Щербатых Ю. В. Психология стресса. М., 2008.
45
Поляков Ю. А. Похороны Сталина. Взгляд историка-очевидца // Новая и новейшая история. 1994. № 4-5. С. 195-207.
Стресс как неспецифический ответ советского организма на предъявленное ему требование жить без Сталина, потребность осуществлять приспособительные функции для восстановления нормального состояния СССР оказались испытанием для «верхов» и «низов», воспринимавших происходящее в координатах катастрофизма [46] . Послевоенные социопсихологические синдромы, выявленные в работах Е. Ю. Зубковой [47] , дополнялись невиданным прежде нервно-эмоциональным напряжением, провоцируя отклонения от удобных «верхам» норм.
46
Кертман, Г.Л. Катастрофизм в контексте российской политической культуры // Полис. 2000. № 4. С. 6-18.
47
Зубкова Е. Ю. Общественная атмосфера после войны // Свободная мысль. 1992. № 6, 9; Ее же. Послевоенное советское общество: политика и повседневность, 1945-1953 гг. М., 2000.
Рассогласованность представлений (Н. Гербарт), особая модальность ощущений (В. Вундт) – эти и другие теоретические интерпретации эмоций реально проявились в «мартовском плаче» о Сталине, психическом потрясении, означавшем для разных групп горе и испуг, страх и неопределенность, ощущение сиротства, беззащитности, одновременно являя для других радость, долгожданный исход [48] . О реакции на смерть генсека имеется множество свидетельств. Так, по воспоминаниям А. А. Вахромеева, в Джезказганском лагере «вскоре после смерти Сталина, встреченной всеобщим ликованием, начались серьезные изменения режима. Было отменено требование носить на спине, ноге, рукаве и шапке номера. Лагерь радиофицировали. Идя под конвоем на работу, узники не обязаны были, как раньше, держать руки за спиной. Разрешили свидание с родными. Нам стали выписывать немного денег, по безналичному расчету в лагерном ларьке можно было купить кое-какие продукты» [49] . Об аналогичных переменах пишет Е. С. Гинзбург: «…в комендатурах появились скамейки, обращение “товарищ”. Инъекции безудержного возбуждения вызывали слова “незаконные методы следствия”… Распространялись слухи о бунтах… огромное большинство ссыльных явственно ощущало, как дрогнуло государство, лишившееся Владыки к исходу тридцатого года его царствования, как смутились и переполошились все крупные и мелкие диспетчеры» [50] .
48
Козлов В. А., Мироненко С. В., Эдельман О. В. Сталин умер! Из надзорных производств Прокуратуры и Верховного суда СССР по делам об антисоветской агитации и пропаганде. URL:jsp?p=10&set=55551.
49
Горячее лето 54-го // Известия. 1992. 10 июня.
50
Гинзбург Е. С. Крутой маршрут: Хроника времен культа личности. М., 1990. С. 151-153.