Традиционализм и реформизм в советском политическом пространстве: формы и функции (1953–1991 гг.)
Шрифт:
Информацию о степени адаптации советской системы к изменившимся условиям может дать корреляция параметров поддержки и ответа. В ее основе – положение, что рост советской системы неизменно контролировался ресурсным дефицитом как ключевым лимитирующим фактором. С этим связаны различные модели адаптации. Они показывают перераспределение адаптационного ресурса, повышающего сопротивляемость одним факторам и в то же время снижающего сопротивляемость другим. Так, культ личности – один из значимых стимулов адаптации -по-разному влиял на обретение традиционализмом и реформизмом способности более интенсивного реагирования на те или иные стимулы. Другой адаптационный ресурс – коллективность руководства – при увеличении общей адаптационной нагрузки в 1953-1957 гг. постоянно менял значения.
Понятие «адаптация» охватывает не только способность систем отражать посредством изменения факторы среды, но и способность этих систем в процессе взаимодействия создавать в себе механизмы и модели изменения и преобразования. Символика
Партийно-государственный символизм базировался на представлении о партийности как преобразующем начале бытия, идее двух миров: отвергнутого царского и сегодняшнего советского – отблеска мира Коммунистического Будущего, совершенного и прекрасного; советский человек – суть воплощение связи и единства этих миров.
В основе отображения действительности – символический знак, расширение впечатлений от партийно-государственных мероприятий, окраска слов-символов и слов-сигналов. Здесь и партийно-литургические инновации, и символизация Врага, и ресурсы политической карикатуры, и новые обрядовые особенности, намеки, политически целесообразные «пропуски», недосказы в докладах на партсъездах. Символами была «нагружена» историческая память.
Символы представляли институты власти как своего рода «ответвления» мозга Партии – ЦК КПСС. Символические ресурсы власти – знаковые средства конструирования политической действительности. Вербальные символические знаки государства -устойчивые словосочетания, прецедентные высказывания, тексты – дополняли невербальные: флаги, эмблемы, портреты, бюсты, здания, символические действия, личности. К смешанным знакам принадлежали гимн и герб СССР, гербы союзных и автономных республик (сочетание геральдических символов и вербального девиза).
Адаптация не просто затронула ритуально-символическую сферу, но во многом основывалась на этом ресурсе.
Модификационная и патологическая адаптация. События 1953 г. в аспектах борьбы за власть, представленные в литературе [59] , демонстрируют противоречивое сочетание повторяющихся клятв верности «вождю», политических заявлений, перемещений, постановочных задач, обязывающих решать сложные проблемы в ограниченное время. Высокая активность стрессора (смерть Сталина), общий негативный эмоциональный фон, отсутствие достаточных антистрессовых ресурсов, неопределенность политических прогнозов и реакций социальной среды – основные политико-психологические характеристики весны-лета 1953 г. Реакции напряжения, тревоги, страха, растерянности, подавленности ограничивали адаптационные возможности. Реорганизация поведения (эустресс) оказалась блокированной поведенческой дезорганизацией (дистресс). Продуктивная мобилизация уступила место разрушению связности, перенапряжению адаптационных механизмов при общем сопротивлении влиянию кризиса.
59
Барсуков Н. На переломе. Советское общество в послевоенное десятилетие // Свободная мысль. 1994. № 6. С. 95-107; Жуков Ю. Н. Борьба за власть в партийно-государственных верхах СССР весной 1953 г. // Вопросы истории. 1996. № 5-6; Пихоя Р. Г. О внутриполитической борьбе в советском руководстве. 1945-1958 гг. // Новая и новейшая история. 1995. № 6. С. 3-14; Рейман М. Н. С. Хрущев и поворот 1953 г. // Вопросы истории. 1997. № 12. С. 165-168; Его же. Послевоенное соперничество и конфликты в советском политическом руководстве // Вопросы истории. 2003. № 3. С. 24-40.
Будучи кратковременной, фаза шока включала действия скорее неожиданные, нежели привычные для Кремля. Доминировали психологические факторы временного сплочения «верхов» и «низов» ввиду растерянности, смятения, неопределенности и особенно страха расплаты «верхов» за прежние деяния. Соответственно, границы критики прошлого не могли быть открытыми, пределы ниспровержения Божества задавались политикопсихологическими рамками и расчетами выживания, как и методы борьбы за власть, соответствовавшие прежней практике. Персонификация Зла соотносилась с традициями 1930-1940-х гг.; Берия устранялся как «наймит» буржуазных разведок, помышлявший восстановить капитализм, но не как органичный элемент системы, продукт правящей партии.
Шоковое состояние переживали региональные власти. Так, в марте 1953 г. в Новочеркасске парткомитет города заседал трижды (13, 17 и 20 числа), но о Сталине в документах нет ни строчки. Говорили о разном – об итогах соцсоревнования, семинаре секретарей парторганизаций, низком уровне воспитательной работы среди учащихся геологоразведочного техникума, работе агролесомелиоративной станции, но не о том, как жить дальше, без Сталина. Все было наполнено неопределенностью, предположениями, слухами, ожиданием перестановок кадров. По городу распространились слухи, административные структуры были парализованы. Изменения стали заметны лишь в апреле. Начались проверки, на предприятиях, в учебных заведениях проходили закрытые собрания. Власти заговорили о насущных социальных проблемах, в повестке дня новые вопросы: «О мерах по пропаганде здорового образа жизни», «О бездушном отношении руководителей “Электродстроя” к нуждам трудящихся» [60] . Руководство города заинтересовалось работой Новочеркасского дома учителя. Характерно, что уже «отбирали», а не «вербовали» кандидатов в военные училища [61] .
60
ЦДНИРО (Центр документации новейшей истории Ростовской области). Ф. 81. Д. 24. Л. 130.
61
ЦДНИРО. Ф. 81. Д. 26. Л. 2.
Сложно обозначить волеобусловленное и самопроизвольное начало действий по адаптации советской системы к новым условиям. Иначе – советское старое и новое в их отношении к началу. С другой стороны, посредством каких процессов один набор фундаментальных понятий советской системы сменялся другим? Здесь могут быть разные ответы.
Адаптация как бессистемный демонтаж элементов сталинского государства, сложное сочетание традиции и обновления, старой и новой мифологии размывала привычные идеологические и ментальные установки. Это было неустойчивое равновесие, сочетание сталинской ортодоксии с политикой, фактически означавшей ревизию сталинизма. Кризис власти и борьба за лидерство сочетались со стремлением части руководства сохранить в неизменности основные установки курса Сталина при корректировке отдельных, наиболее одиозных черт режима.
Имея в виду модификационную адаптацию, следует прежде всего отметить значимость принципа коллективности, призванного адаптировать советские «верхи» к новым условиям, в которых нужно решать накопившиеся проблемы вне произвола и диктатуры одной личности.
«Коллективность руководства» – концептуальное поле, в центре которого понятия «конец сталинской эпохи» и «начало переходности», «старое и новое», «последнее и первое». Термин получил распространение после намерения «верхов» ликвидировать должность Генерального секретаря ЦК КПСС (до марта ее занимал Сталин). Коллективность как новый сценарий власти, казалось, противоречила логике системы, мобилизационному типу и характеру государства с доминантой Первого руководителя. Но как баланс сил обновления и традиционализма коллективность становилась условием выживания и адаптации режима, способом приспособления к новым реалиям, неизбежно размывающим образ Вождя. Лозунги коллективности поддерживали фасад демократичности, при том что формат коллективности оставался неустойчивым: мартовская «четверка» (Маленков, Берия, Хрущев, Молотов) трансформировалась в «тройку», а затем в «единицу» Первого секретаря ЦК – формального хозяина большой партийной семьи, но не признаваемого влиятельной частью «малой» кремлевские семьи.
Отсутствие официального преемника давало наследникам Сталина возможность отказа от слепого следования Традиции. Являя собой «ближний круг» кремлевской номенклатуры, постоянно подавляемой Сталиным, они вполне разделяли преобладающее в номенклатуре стремление избавиться от угрозы повторения деспотизма. При этом логика партийного вождизма, дуалистичность самих «вождей» грозила политическим дисбалансом в ситуации неопределенности.
Полное взаимных подозрений «коллективное руководство» не было заинтересованно в легитимации партсъездом, хотя, казалось, смерть Сталина предопределяла его немедленный созыв (отсрочку связывали с тем, что XIX съезд состоялся всего лишь пять месяцев назад). Руководство балансировало в неопределенности между обновленчеством, угрозой переворота и потребностью самоочищения. Новая властная вертикаль отражала хрупкий баланс «наших» и «не наших» сталинских [62] . «Обезвреживание» Берии – форма дистресса – стало для «верхов» промежуточным условием относительного единства.
62
В состав Совета Министров, который возглавлял Г. М. Маленков, тогда не вошел Н. С. Хрущев – единственный из членов партийного Президиума. Скорее всего, здесь коренится начало соперничества Хрущева и Маленкова за власть. Вместо Президиума и бюро Президиума ЦК остался один (Президиум) (см. также: Сушков А. В. Структура и персональный состав Президиума ЦК КПСС в 1957-1964 гг.: автореф. дис. … канд. ист. наук. Екатеринбург, 2003).