Традиционное искусство Японии эпохи Мэйдзи. Оригинальное подробное исследование и коллекция уникальных иллюстраций

Дрессер Кристофер

Там нас размещают в приготовленных заранее комнатах. Однако сколько бы ни прибывало постояльцев, комната в Японии рассчитывается на столько гостей, сколько на ее полу помещается постелей. Но в этом конкретном случае нам с Сумаресом предоставили отдельную комнату, а японцев поселили в другом апартаменте. И вот нам подготовили спальные места. Их постелили на полу, и состояли они из трех ватных стеганых постельных одеял длиной около 1,8 м, шириной около 90 см и толщиной 2,5 см. Их покрыли хлопчатобумажными простынями с бело-синим узором. Специально для нас как иностранцев предусмотрено четвертое одеяло, свернутое в форме подушки. Рядом с постелью на специальной подставке поместили лампу, слабый свет которой обеспечивал фитилек, свисавший из блюдца, подвешенного по центру. Эта лампа с двумя постелями составляла всю обстановку предоставленной нам на ночлег комнаты.

Уже половина одиннадцатого

ночи, я стою перед своей постелью и гадаю, как же ею правильно воспользоваться? На что тут ложиться, а чем накрываться? Лечь на пол и накрыться тремя одеялами? Лечь на одно одеяло и накрыться двумя? Или, чтобы мне было мягче, сделать свою постель из трех одеял и провести ночь раскрытым? Поломав голову до полного отчаяния, я зову своего приятеля Сакату, который все-таки не до конца вразумляет меня своим ответом: я волен распорядиться своими постельными принадлежностями по собственному усмотрению. Итак, я определяюсь: поскольку ночь холодная и влажная, надо лечь на одно одеяло и накрыться двумя. Но, обустроившись в постели, я обнаруживаю, что мои постельные принадлежности для меня слишком узкие, поэтому накрыться как следует не получается. Приходится мириться с возникшими неудобствами, и мне удается только лишь укрыться от холодного сквозняка, дующего в нашей комнате. И на том спасибо. Однако даже при всех постигших меня трудностях я крепко проспал до самого рассвета. Поднявшись утром с постели, мы чувствовали ломоту и боль во всем теле. Но одной из причин таких ощущений мы сочли неудобное положение, в котором вчера совершали поездки на рикшах, и только во вторую очередь винили в них наши жесткие постели.

Ставни с внешней стороны балкона сняли, и мы сдвигаем бумажные перегородки, из которых состоит лицевая стена или окно (два предназначения одновременно) нашей комнаты. Нам открывается вид на чудесный небольшой сад, на краю которого растет дерево, сплошь увешанное золотистыми апельсинами. На балконе стоят два стула с медными тазами на них диаметром 30 и глубиной 8 см с водой для нас, чтобы мы могли умыться. Мыла в Японии народ не знает. С карниза крыши свисают напоминающие трапецию приспособления – вешалки для полотенец. Но полотенец на них мы не обнаруживаем, так как в Японии путники пользуются только своими собственными полотенцами, которые возят с собой. Запасная вода находится под рукой в огромной деревянной лохани, установленной на громадном валуне. Поперек лохани лежит ковш для воды.

Во время нашей прогулки после завтрака нам неподалеку попадается торговая лавка, хозяин которой занимается изготовлением и сбытом игрушечных домов. Некоторые из них представляют большой интерес, и продают их поразительно дешево. Потом нам встречается мастерская по изготовлению шкафов с выдвижными ящиками, в которых японцы должны бы по идее хранить свою одежду (хотя я ни разу не видел ни одного такого шкафа в японских домах). Их предлагали купить до странности дешево, так что я купил один из шкафов, который позже отослал в Англию. Его покупка обошлась мне в тридцать шиллингов, зато доставка домой – в семь фунтов стерлингов. Таким образом, товар, приобретенный мною на месте его производства, стоил нелепо дешево, зато его доставка к месту назначения стоила абсурдно дорого.

Замкнув кольцо по городу, мы возвратились к нашему судну. Ярко светило солнце, на небе не наблюдалось ни облачка, зато дул сильный холодный ветер. Без особого промедления мы отправились в путь. После второго завтрака я вышел на палубу, и конечно же меня снова поразил пейзаж, который в очередной раз показался мне прекрасным как никогда. На фоне неба тянулся нежный рисунок гор, который я прежде никогда не видел даже в Швейцарии, и их вид меня буквально очаровал.

Нельзя сказать, будто бы наш паровой катер являл собой образцовое судно. Его корпусу не повредила бы легкая косметическая подкраска. При наличии палубы с каютой под ней, топочной камеры и машинного отделения эту палубу не позаботились оборудовать сиденьями или даже ограждением по периметру. А в каюту можно попасть, ну… любым способом, как вам больше нравится, так как в палубе для вашего удобства проделано отверстие, которое из каюты предстает отверстием в потолке, и при этом отсутствует лестница, чтобы по ней спускаться в это помещение и подниматься из него. Таким образом, процесс спуска с палубы в каюту или подъема из каюты на палубу означает исполнение акробатических трюков повышенной сложности.

В топочную камеру и машинное отделение путь ведет из каюты через отверстие размером 60 на 30 см. Двадцать четыре иллюминатора каюты расположены в ряд по двенадцать на борт. В шести иллюминаторах по одному борту стекла с трещинами, а в пяти они отсутствуют вовсе. Такие изъяны никого не должны были бы беспокоить, находись это судно на глади небольшого внутреннего озера или поверхности спокойной реки. Однако дело могло приобрести серьезный оборот, встреть оно высокую волну на просторах Тихого океана, а ведь по краю этого океана мы как раз идем.

Разнежившись на палубе нашего небольшого судна, я потерял дар речи от восхищения прекрасным пейзажем в последних лучах заходящего солнца. Но когда я обратил внимание на скорость нашего катера, догнавшего и перегнавшего японскую джонку, из мечтательного настроения меня вывел резкий и странный шум, вслед за которым из отверстия каюты повалили клубы сажи и пара. Наше суденышко останавливается, так как у него взорвался котел и начался пожар. Мы теперь оказались в совершенно беспомощном положении, так как полностью лишились хода. Осознавая, что надвигается ночь и что без посторонней помощи нас стремительно снесет в открытый океан, я первым делом подумал о попытке докричаться до экипажа джонки, чем незамедлительно занялся. Сумарес, движимый подсознательным порывом, нырнул в каюту, чтобы выяснить запасы имеющегося у нас продовольствия, и с ужасом обнаруживает совсем немного мясных консервов, половину банки джема и парочку бисквитов. Итак, все мы выходим на палубу, кто-то захватывает с собой скатерть, которую немедленно растягиваем в качестве сигнала бедствия. Нестройным, но громким хором обращаемся за помощью к людям с проходящей поблизости джонки. Джонка направляется к нам, приближается, до нее остается каких-то 50 м, но судно проходит мимо. Наши японские товарищи по несчастью кричат, что за помощь экипажа джонки мы щедро заплатим. Такое обещание возымело свое действие. Нам бросают канат, берут на буксир и тянут к берегу, но удручающе медленно, так как мешает встречное течение. В скором времени тем не менее нам на помощь приходят люди на лодках, приплывшие с суши, мы пересаживаемся на одну из них, а свой пароходик оставляем на попечение его матросам. Нас на веслах везут прямо на огни Кобе.

Свою следующую экскурсию мы наметили в район гончаров городка Санда, где изготавливается львиная доля селадонового фарфора. Этот район я стремился посетить с особым желанием. Об изготовлении в Японии селадонового фарфора на Западе известно мало, и мне сообщили, что никто из европейцев не бывал у гончаров, занимающихся его производством. Гончаров на острове Авадзи, где мы побывали два дня назад, посещали только два европейца – один англичанин и один француз, но они находились на службе у японского правительства, поэтому, насколько я понимаю, не интересовались выпуском гончарных изделий.

В половине седьмого утра 31 января мы уже на ногах; в семь часов завтракаем; и в половине восьмого отправляемся на наших рикшах в районный центр Сидевара на острове Санда, где изготавливают изделия из фарфора, покрытого селадоновой глазурью. Нас предупредили, что наша поездка займет приблизительно четыре с половиной часа. И мы прикинули, что день нам предстоит совсем неутомительный, что к ночи мы вполне можем вернуться в Кобе и провести ее в наших уютных постелях. Ради экономии времени на каждую тележку у нас приходилось по три нанятых рикши. На протяжении нескольких километров дорога поднимается в гору по краю скалистого ущелья, на дне которого течет горная речка. После подъема на высшую точку пути дорога для наших рикш становится легче. Она вьется между топкими полями и пересекает тщательно ухоженные сады. Наши выступающие в роли гужевого транспорта японцы продолжают резво скакать галопом вперед. По мне же сам труд, заключающийся в том, чтобы тянуть нас на затяжном подъеме, простирающемся от Кобе до вершины перевала, представляется смертным наказанием. А эти ребята к тому же еще умудряются забавляться, как школьники, а также периодически издавать подбадривающие крики, семеня с таким задором, будто чувство усталости им неведомо. Однако вместо обещанного полудня мы прибываем с Сидевару в четыре часа дня.

Я привез с собой в Японию шагомер, чтобы приблизительно измерять расстояние, которое мне придется покрывать в отдаленных районах и на неизведанных до сих пор европейцами проселках. Однако притом что шагомер в лучшем случае представляет собой по большому счету несовершенный измерительный инструмент, в моем конкретном случае он оказался совершенно бесполезным приспособлением, учитывавшим мощные шаги наших рикш во время дикой гонки веселым галопом, которые перевести в обычные шаги рядового пешехода мне никак не удавалось. Мой кули, запряженный в оглобли, нес на себе шагомер, на котором в конце дня появились показания, что он прошел расстояние 37 км. Но у меня сложилось такое убеждение, что с учетом продолжительного и утомительного подъема на холм в начале нашего путешествия средняя скорость движения в общем не превышала 8 км/час.