Трагедия капитана Лигова
Шрифт:
— Вы, мистер Хоаси, представляете китобойную компанию «Той — Хогей — Кабусики — Кайша», зачем вам лес и…
— Я коммерсант, — холодно отрезал Хоаси и прежним тоном продолжал: — Во Владивостоке не задерживайтесь. Мистер Дайльтон уже строит паровые китобойцы?
Джиллард покачал головой:
— Заказы будут сданы после того, как мы получим чертежи судна капитана Клементьева.
— Копию немедленно пришлите мне, — приказал Хоаси. И спокойно продолжал: — Моя компания хочет иметь акции компаний норвежской «Берген-ваал» и немецкой «Миллер и сыновья».
— Вам не продадут акции! — воскликнул Джиллард. — Вы же знаете, что эти компании стараются избавиться от многих акционеров.
— У вас большие связи, мистер Джиллард. — Хоаси словно не замечал замешательства советника. — Например, мистер Ясинский может приобрести акции для нас…
— Это очень трудно, — почти простонал Джиллард.
— Это надо. — Хоаси встал, давая понять, что разговор окончен. — Завтра в полдень во Владивосток отходит русский пароход «Волга». Для вас уже заказана каюта.
«Вот и отдохнул», — мелькнуло в голове Джилларда, и, очевидно, это отразилось на его лице, потому что Хоаси почти дружеским тоном сказал:
— Вам хватит ночи, мистер Джиллард, чтобы вспомнить прелести японских красавиц.
Хоаси захлопал в ладоши. На вызов явился японец с выдающейся вперед челюстью. Он низко поклонился. Хоаси что-то сказал ему по-японски и обернулся к советнику:
— Этот мистер побеспокоится, чтобы ваше ограниченное время было приятно заполнено.
Хоаси распрощался.
— Возвращаясь из Владивостока, вы остановитесь в этом же номере, и я буду рад снова, беседовать с вами.
Джиллард остался наедине с переодетым полицейским. На ужасном английском языке он сказал:
— Желает ли мистер осчастливить своим посещением лучший чайный дом недостойного вас города?
— Желаю, желаю — гейш, сакэ! — прокричал Джиллард и выругался.
Тамара опустила на колени маленький томик в тяжелом из коричневой кожи переплете и посмотрела на Лигова.
Он лежал на спине, вытянув вдоль тела руки. Глаза на землистом лице с впалыми щеками были закрыты. Моряк тихо дышал. «Уснул», — подумала Тамара и, осторожно поднявшись, подошла к окну, отодвинула портьеру. Отсюда, со склона сопки, хорошо была видна бухта Золотой Рог, стоявшие в ней суда. Наступил ранний декабрьский вечер. Бирюзовая дымка густела в воздухе, красила выпавший накануне снег. В первых сумерках он казался лиловым.
Тамара поправила на плечах шаль и протерла вспотевшее от ее дыхания стекло. Она ждала мужа. Георгий должен был сегодня вернуться. Как редко они бывают вместе! Георгий все время на судне, все время находится в Гайдамаке. Неужели так будет всегда, всю жизнь? «Жена моряка», — прошептала Тамара, и на ее побледневшем, усталом лице появилась слабая, чуть грустная улыбка. «Жена моряка», — повторила она про себя и улыбнулась уже веселее. Горячим лбом Тамара прижалась к холодному стеклу окна. Она ждала, ждала с нетерпением Георгия, чтобы сказать ему, что она будет матерью. Сегодня днем, когда Настя была около Лигова, Тамара, сгорая от стыда, готовая вот-вот разрыдаться, побывала у старого доктора, который в дни болезни навещал ее еще у родителей.
Страшась взглянуть в добрые глаза старика, она дрожащим от волнения голосом рассказала ему о своих подозрениях, и он подтвердил их.
«Вы станете матерью», — сказанные доктором слова непрерывно звучали в ее ушах: — «Вы станете матерью».
Тихий скрип двери отвлек молодую женщину от мыслей. В кабинет (Лигов настоял на том, чтобы лежать в кабинете) тихо вошла Настя. Она несла зажженную керосиновую лампу. Желтый свет падал на ее лицо, золотил волосы.
Девушка поставила лампу на стол и фарфоровым экраном на бронзовой ножке заслонила ее от Лигова. Мягкий свет слабо осветил больного.
— Спят? — прошептала Настя.
Тамара не успела ответить. Послышался слабый голос Лигова:
— Алексея… Георгия… когда… придут…
— Вам говорить нельзя, — бросилась к нему Тамара. — Нельзя! Нельзя!
— Алексея… Георгия… когда… придут… — Лигов не открывал глаз, облизывал кончиком языка сухие губы. — Пить! Когда Алексей… Клементьев…
— Хорошо, хорошо, Олег Николаевич, — торопливо проговорила молодая женщина. — Как они придут, сразу же будут у вас.
Она взяла из рук Насти кружку с водой и напоила больного. Он повернул лицо к кожаной спинке дивана, давая понять, что хочет остаться один. Настя и Тамара вышли в гостиную. — Совсем они плохие, — прошептала Настя. — Бедные.
— Очень плох, — кивнула Тамара. — Как дети?
— Чего же им, несмысшленышам? Корабли строят. Скоро кормить их. Пойду на кухню.
— Я тебе помогу. — Тамара хотела идти следом, но Настя остановила ее и указала глазами на кабинет:
— А если им что потребуется?
— Ты права. Я останусь тут. — Тамара села к столу, на котором лежали петербургские и московские журналы, доставленные сегодня пароходом «Волга».
Настя ушла на кухню. Она стала в доме своим человеком. Хозяйничала, ухаживала за детьми, вместе с китайцем-поваром готовила обеды. За это время девушка успокоилась, и страхи той ночи, когда ее втолкнули в кабинет к Тернову, стали понемногу забываться. Быстрая, расторопная, со всеми приветливая, она чуждалась только Джо Мэйла, который теперь стал членом команды «Геннадия Невельского», и даже бывала с ним грубовата. Когда Мэйл находился в доме, что теперь случалось редко, то Настя или совершенно не замечала его, или же на его обращение сердито поводила плечом и однообразно отвечала:
— Вот еще!
…Клементьев и Северов пришли домой только вечером на следующий день.
— Как Олег Николаевич? — обнимая и целуя жену, еще в прихожей спросил Клементьев.
— Плох, очень слаб. Все время спрашивает вас.
— Эх, Олег, Олег! — горько вздохнул Северов и, сбросив шапку, пригладил волосы. — Боюсь, что это его последние дни. Пойдемте к нему.
Олег Николаевич, очевидно, слышал их приход. Когда они осторожно, стараясь меньше шуметь, вошли в кабинет, Лигов встретил их взглядом.