Трагедия капитана Лигова
Шрифт:
Но капитан не обратил на него внимания. Он прекратил подачу команд. «Ирокез» не мог уйти. Русский клипер был уже совсем близко, и были видны канониры у пушек, матросы с ружьями.
Капитан «Ирокеза» приказал поднять белый флаг. Плен был все же лучше смерти от ядра или от пули. На палубе послышались ругательства. Пуэйль, поднявшись, с ужасом смотрел на клипер. От страха у него дробно стучали зубы. По лбу ползли струйки холодного пота.
На «Ирокезе» молча наблюдали, как на клипере убрали паруса и он, замедлив ход, стал на якорь. На воду были спущены два больших вельбота, и гребцы навалились на весла.
На одном вельботе был лейтенант Клементьев. Внешне он держался спокойно, и только румянец на щеках и блестевшие глаза да более густой, чем обычно, голос выдавали его волнение.
Держа ружья и пистолеты наготове, русские моряки поднялись на палубу «Ирокеза». Клементьев увидел перед собой лица браконьеров — бородатые и бритые, старые и молодые, но с одинаковым выражением, в котором читались и страх, и ненависть, и бессильная ярость загнанного зверя. Если бы не пушки «Иртыша», направленные на них, то горсточка русских моряков была бы в мгновение разорвана в клочья. Пуэйль крестился за спиной матросов. Он едва владел собой, едва удерживался, чтобы не закричать от страха. Это стоило ему больших усилий. Вопль так и рвался наружу.
— Сдать оружие! — приказал Клементьев капитану «Ирокеза». — Ножи тоже сдать!
На палубу, к ногам лейтенанта, полетели ружья, пистолеты, складные ножи, кинжалы. Все это перенесли в крюйт-камеру, уее двери поставили часовых. Большая часть команды арестованного судна была переведена на «Иртыш» и помещена в трюме, а остальных заперли в трюме «Ирокеза», в котором хотя и не оказалось ни одной шкурки морского бобра, но зато были следы крови. Браконьеры выбросили шкурки за борт, когда поняли, что не уйдут от русского клипера.
Клементьев на одном вельботе подошел к острову, которые назывался Главным лежбищем бобров. Выйдя из вельбота, Георгий Георгиевич увидел всюду следы побоища. Он насчитал около тридцати бобровых туш. Были среди них семь детенышей. Часть бобров еще не была освежевана, другие разделаны только наполовину. Клементьев приказал снять шкурки, а туши сбросить в море. Шкурки будут служить уликой браконьерства задержанных зверобоев.
«Иртыш» простоял у Главного лежбища всю ночь. Рязанцев предполагал, что на рассвете, может быть, подойдет еще какое-нибудь зверобойное судно. Но утро не принесло ничего нового, и «Иртыш» взял курс на Николаевск. Следом за клипером двинулся «Ирокез». На его мостике стоял лейтенант Клементьев, а на палубе работала часть команды с «Иртыша».
Пуэйль сидел в трюме судна, которое когда-то принадлежало ему, и прислушивался к беготне людей на палубе, над его головой. По доносившимся до него звукам он догадался, что «Ирокез» снялся с якоря. Куда он идет, в какой порт? Что ждет его, Пуэйля? Испанец уткнул голову в колени и глухо зарыдал. Сидевшие рядом американские матросы не обращали на него внимания. Они вполголоса обсуждали свое положение, кляли Дайльтона и своего нерасторопного капитана. Но главное — их интересовало: как с ними поступят русские?
Лигов со своими китобойными судами еще находился в Николаевске, когда туда вошел «Иртыш», а следом за ним «Ирокез». Все китобои и жители Николаевска радостно приветствовали русских моряков и поздравляли их с победой.
Лигов был счастлив. Наконец-то Дайльтон, почувствовавший силу русских, поймет, что нельзя безнаказанно грабить чужие воды. Когда он встретился с Рязанцевым у начальника поста контр-адмирала Козакевича, то не удержался и, обняв командира «Иртыша», поцеловал его крепко, неумело, по-мужски.
— Спасибо!
Вечером пленных переводили с судов в острог. Лигов, как и все, кто находился в Николаевске, пришел посмотреть на браконьеров. Рядом с ним была Мария.
Зверобои шли цепочкой друг за другом. В числе первых Лигов увидел матроса с рыжей бородой и серебряной серьгой в виде полумесяца в мочке левого уха.
— Да это же Лэрри Дэй! — крикнул он в изумлении.
— Да, это я, мистер капитан Удача! — грустно отозвался матрос и опустил голову.
Они были знакомы еще по охоте на китов. Дэй в Кэптауне загулял, отстал от своего судна и нанялся к Лигову на один сезон раздельщиком туш. Это был трудолюбивый, честный человек. Дэй хорошо заработал у Лигова, расстались они довольные друг другом, и капитан долго вспоминал умного рабочего и моряка.
— Как же это вы стали браконьером? — спросил Лигов, огорченный судьбой китобоя.
Дэй только махнул рукой и прошел мимо. Лигов в нескольких словах рассказал Марии о Лэрри.
— Может, можно его освободить или взять в вашу колонию? — мягко спросила Мария. Она просительно смотрела на мужа и читала в его глазах жалость и участие.
— Мы поможем Дэю, — сказал Лигов, — он, кажется, единственный нормальный человек в этой компании бандитов!
Лигов смотрел на браконьеров с гневом.
Мария увидела, как обострились черты лица мужа, как загорелись гневом его глаза, а на скулах задрожали желваки. Брови капитана поднялись, и он воскликнул:
— Пуэйль!
В голосе Лигова было столько изумления, что на его возглас обратили внимание все, кто стоял вокруг. Пуэйль застыл на месте. Страх сковал его, не давая сделать ни шагу дальше. Испанец смотрел на Лигова, не отводя взгляда. Руки, повисшие вдоль тела, скребли пальцами по платью.
Лигов не верил своим глазам. Неужели перед ним стоял Пуэйль? Правда, Фердинандо было трудно узнать. Постаревший, давно не бритый, с грязной серой щетиной на щеках, он мало напоминал того, хотя уже опустившегося, но еще наглого и самоуверенного проходимца, каким видел его Лигов последний раз. Сейчас перед ним стоял совсем придавленный, сгорбившийся человек с трусливым выражением в глазах. Многодневное путешествие в трюме сильно сказалось на Пуэйле. Он похудел, платье было в неряшливом виде.
— Капитан Удача… — наконец выговорил хриплым, дрожащим голосом Пуэйль. То ли от испуга, то ли от усталости он говорил почти шепотом.
Теперь, когда Фердинандо убедился, что перед ним стоит действительно капитан Удача, его охватил ужас. И без того бледное лицо испанца стало мертвенным, губы посинели. Он ждал, что Лигов сейчас по меньшей мере прикажет повесить его. Во всяком случае это было бы самое мягкосердечное, что сделал бы Пуэйль, если бы он поменялся местами с Лиговым.