Трагические самоубийства
Шрифт:
Известность молодому писателю принесла повесть «Танцовщица из Идзу», опубликованная в 1925 году. В ней впервые встречаются герои, которые пройдут почти через все творчество Кавабаты: автобиографический персонаж и невинная девушка. «Культ девственницы, – писал последователь Кавабаты Ю.Мисима, – источник его чистого лиризма, создающего между тем настроение мрачное, безысходное. Ведь лишение девственности может быть уподоблено лишению жизни…»
Главным героем книги «Птицы и звери» (1933) стал холостяк, убежавший от людей и живущий среди животных, с которыми обрел покой. В душе он бережет образ девушки, горячо любимой им в молодые
Несколько лет Кавабата отдает работе над романом «Снежная страна»: первый вариант был опубликован в 1937 году, последний – в 1947. В романе рассказывается об отношениях немолодого токийского бездельника и деревенской гейши. Повесть написана в стиле «хайку» – японской поэзии ХVII века, построена эллиптически, имеет скрытый подтекст.
В 1940–1950-е годы писатель много путешествовал по Маньчжурии, изучая «Сагу о Гэндзи» – классический японский роман, написанный в XI веке. Отзвуки «Саги» заметны в повести «Тысячекрылый журавль» (1949), которая больше других произведений Кавабаты известна европейскому читателю.
В 1954 году вышел в свет роман «Стон горы», который критики считают одним из самых значительных произведений писателя. В романе отражается семейный кризис. В это же время была опубликована эротическая повесть «Озеро», в которой автор использует прием «поток сознания».
Мастерство писателя ярко проявилось в романе «Дом спящих красавиц» (1961). В нем автор добился напряженности сюжета и неоднозначности философского подтекста. В романе речь идет о старике, который отправляется в публичный дом, чтобы избавиться от тоски и одиночества. Проститутки не замечают его, потому что находятся в состоянии сильного наркотического опьянения. Этот роман Кавабаты был высоко оценен западной критикой.
В 1960 году Кавабата провел несколько семинаров по японской литературе в университетах США. Он говорил о том, что современная японская литература тесно связана с классической, традиционной, что большое влияние на нее оказала европейская литература.
Всю жизнь Кавабата старался быть в стороне от политических событий, однако (возможно, под влиянием Мисимы) в конце 1960-х годов подписал петицию против китайской «культурной революции».
В 1968 году первым из японских писателей Кавабата стал лауреатом Нобелевской премии по литературе «за писательское мастерство, которое передает сущность японского сознания».
Эта награда не была первой в его жизни. В 1937 году он получил премию «За развитие литературы», в 1952 – Литературную премию Академии искусств. Через семь лет был награжден Франкфуртской медалью имени Гёте, еще через год – французским орденом Искусства и литературы.
В апреле 1972 года Ясунари Кавабата вышел из больницы, где лечился от наркотической зависимости. 16 апреля он покончил с собой, отравившись газом в собственном доме в Джуси. Посмертной записки Кавабата не оставил. Предполагают, что этот поступок вызван самоубийством его друга Мисимы, совершенном два года назад.
«Какова бы ни была степень отчужденности человека от мира, самоубийство не может быть формой протеста. Каким бы идеальным ни был человек, если он совершает самоубийство, ему далеко до святости» (из Нобелевской речи Я. Кавабаты).
В 1926 году недавний выпускник Венского университета и талантливый журналист Артур Кестлер принял решение уехать в Палестину. Надо сказать, что его желание
Но Кестлер не изменил своего решения и, выхлопотав предоставляемую англичанам иммиграцию по скудной квоте, на свой страх и риск отправился в страну, о которой в то время почти никто ничего не знал.
В Палестине он стал халуцом, поселенцем без собственного капитала и практически без гражданских прав. Родителям, которые после прихода к власти фашистов уехали из Будапешта в Англию, Артур написал, что отправился в Палестину, дабы оправдать только что полученный диплом инженера. Это было ложью – в кибуце Хефци-ба он выполнял обычные сельскохозяйственные работы. Впоследствии в своих воспоминаниях Кестлер писал об этой маленькой коммуне как о гиблом месте, со всех сторон окруженном арабскими территориями: вокруг простиралась «каменная пустыня, царство малярии, тифа и разбойников-бедуинов». Но в то же время он с восторгом отзывался о Хефци-ба как о «блистательном символе свободы».
Кестлер верил, что в Палестине он наконец обретет смысл своего существования. Подобно многим представителям своего поколения, он считал, что век разума и прогресса кончился, а небо опустело, но, в отличие от них, не хотел и не мог примириться с мыслью о жизни в духовном вакууме: ознакомившись со статьями Жаботинского и прочитав несколько брошюрок о бесчинствах арабов в отношении евреев, Кестлер стал ревностным сионистом. Он был одержим бесконечно- стью – этакой ностальгией по абсолюту. Его не устраивала будничность принципа, что надо радоваться жизни «здесь и сейчас». Кестлер мечтал о торжестве идей справедливости, ради которых был готов пожертвовать всем – родиной, карьерой, материальными благами…
Уже через много лет он напишет о своих душевных исканиях следующее: «Я продвигался зигзагом, во мне было два противоположных импульса, заставлявшие метаться между политическим фанатизмом и пассивной созерцательностью».
Когда Кестлер поселился в кибуце, ему был 21 год, и, разумеется, о созерцательности тогда не могло быть и речи. Кибуц представлялся ему чем-то вроде ранних христианских общин. Вступая в него, люди приносили обет на всю жизнь: служить истине и пожертвовать ради нее всем. И для Кестлера, который жил по принципу «все или ничего», стремясь сделать свое пребывание на земле осмысленным, в то время не могло быть цели желаннее и ближе.
Ни разочарования, ни тупики, в которые заводила Кестлера его жажда абсолюта, совершенно не изменили его отношения к жизни. В кибуце ему дали лопату и направили обрабатывать поле. Ни на что не жалуясь и как должное принимая жесткую дисциплину, скудный рацион и минимум удобств, Кестлер работал от зари до зари. Он был всецело поглощен идеей справедливости и братства и, спокойно перенося все тяготы жизни, не мог смириться только с тем, что в кибуце была общая не только собственность, но и мысли, чувства и даже интимные стороны жизни. Кестлеру был чужд коллективизм в таких крайних формах, и, как он ни старался, так и не смог уйти от самого для него главного – быть самим собой, быть личностью, а не «человекоединицей».