Травести
Шрифт:
Ленин. Записка комиссару народного образования АЗЛуначарскому: «Как не стыдно голосовать за издание новой книги Маяковского в 5000 экз.? Это вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность!»
Карр (вместе с Лениным). Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность.
Ленин. «Маяковского высечь за футуризм».
Карр. Маяковский застрелился в тысяча девятьсот тридцатом году. Тцара разжирел к старости и умер в Париже в тысяча девятьсот шестьдесят третьем. В современном искусстве, как вы сами видите, главное – оказаться
Надя. Еще в Лондоне в тысяча девятьсот третьем году Ленин жалел, что не может очутиться в России и посмотреть «На дне». После революции мы все же увидели этот спектакль. Излишняя театральность постановки раздражала Ильича. После «На дне» он надолго бросил ходить в театр. Ходили мы с ним как-то еще на «Дядю Ваню» Чехова. Ему понравилось. И наконец, последний раз мы ходили в театр уже в двадцать втором смотреть «Сверчка на печи» Диккенса. Уже после первого действия Ильич заскучал, стала бить по нервам мещанская сентиментальность Диккенса. А когда начался разговор старого игрушечника с его слепой дочерью, не выдержал Ильич, ушел с середины действия.
Издалека доносятся приглушенные звуки «Аппассионаты» Бетховена. Карр закрывает свою книгу и вздыхает.
Карр. Да, с удовольствием бы поболтал сейчас со стариной Лениным! Мы поужинали бы с ним в кафе за беседой о литературе и искусстве, прогулялись бы по Банхофштрассе, обсуждая Толстого и Дости – ну, того, другого. С Тцара и Джойсом так не получалось – у них что-то свое было на уме, трудно было их порой понять. Но мы с Лениным… если бы я только знал! Но он сел на поезд, а потом было уже слишком поздно. Жаль! (Карр выходит на авансцену?)
Надя. Помню как-то вечером в доме наших московских друзей мы слушали сонату Бетховена…
Ленин. Ничего не знаю лучше Appassionata, готов слушать ее каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть наивной, думаю: вот какие чудеса могут делать люди.
Но часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя – руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми. Гм, гм – должность адски трудная.
Карр покидает кабинет. Ленин покидает библиотеку. Музыка продолжает звучать.
Надя. Однажды, когда Ленин сидел в тюрьме в Питере, он написал мне и попросил, чтобы я приходила и в определенный час стояла на одной из плит мостовой на Шпалерной. Когда заключенных выводили на прогулку, то из окна коридора эта плита была видна. Несколько дней подряд я приходила и стояла. Но Ильичу так и не удалось меня увидеть. Что-то помешало, не помню уж что.
«Аппассионата» звучит в темноте все громче и громче; в это время библиотека сменяется комнатой. На сцене – Гвендолен; она сидит. Стол накрыт
Беннетт. Мисс Каррутерс…
Сесили. Сесили Каррутерс…
Гвендолен. Так вы, милочка, значит, Сесили?
По заверениям брата,
В семьях аристократов
Многих девочек так окрестили.
Сесили. Ах, мисс Карр, вы меня согласились принять!
Это – честь для меня, ах, не надо вставать!
Я любезностью вам отвечаю…
Гвендолен (Беннетту). И еще одну чашечку чаю… Сесили. Я не знаю, с чего и начать…
Гвендолен. Мисс Каррутерс, Сесили Каррутерс!
Зовите меня просто Гвен,
И будьте как дома,
Словно я вам знакома
С детских лет, а условности – тлен.
Сесили (изображая светскую даму).
О Гвендолен, о Гвендолен!
Вы взяли мое сердце в плен…
Во имя дружбы и любви
Зовите просто Сесили
Меня…
Гвендолен. Я, конечно, согласна!
Сесили. Ну и прекрасно, Гвендолен.
О Гвендолен, о Гвендолен!
Нам уже доводилось быть,
Быть вместе в одном странном месте,
Где я вяну среди мрачных стен.
Гвендолен. Ах, милочка, как я могла позабыть!
О Сесили, о Сесили!
Надеюсь, вы меня простили?
Ну, так все ли в порядке
В вашем Цюрихском банке?
Сесили. В библиотеке, Гвендолен…
Гвендолен. В библиотеке, Сесили!
Сесили. О Гвендолен, о Гвендолен!
Хоть неловко мне вам говорить,
Но абонементную плату
За «Одиссею» Гомера и подшивку «Айриш таймс»
За июнь девятьсот четвертого года
Вы должны уж давно заплатить.
Гвендолен. О Сесили, о Сесили!
Мой приятель, он пишет «Улисса», и
Мы ужасно огорчены
Тем, что книги просрочены…
Сесили. С октября, Гвендолен!
Гвендолен. С октября, Сесили…
Входит Беннетт с чайной чашкой. Следуют звуки наливаемого чая, отхлебываемого чая, не говоря уж о позвякивании ложечек и т. д., но воздержимся от детального описания этих звуков.
О Сесили, о Сесили…
Кстати, как там ваш друг из России?
Тот, что возле шкафов «Экономика»
Все сидел между буквами А и К…
Сесили. Ах, я плакать хочу от бессилия!
О Гвендолен, о Гвендолен,
Большевистской он партии член
И уехал сегодня обратно в Россию,
Но в России он к осени станет всесильным.
Гвендолен (неискренне). Ну конечно, Сесили!
Сесили. Клянусь, Гвендолен!
Беннетт выходит.
О Гвендолен, о Гвендолен,
Вы бы знали, как он был рад,
Когда все, кроме мистера Тцара,