Трень - брень
Шрифт:
Ольгина бабушка смеялась, прикрыв рот ладонью. Дворничиха даже колыхалась от смеха. А когда отдышалась, сказала:
– Нюансы. Когда ее дочка в ожидании ходила, Маша всю квартиру портретами завесила в рамках. С одной стены Лев Толстой, с другой стены Пушкин, с третьей Чайковский, с четвертой Бетховен. Дочка-то, мол, на гениев наглядится и родит ей гения тоже. Разевай рот. Слышь, Маша, так бы все гениев нарожали.
Маша отошла от окна.
– Компрометируй меня, компрометируй. Они уже и так никого не
– Старуха Маша опустилась было на свой стул, но, глянув еще раз на Ольгу, вскочила. Шлепнула себя по бокам. Клава, у нас в деревне рыжая Марфа была. Помнишь?
– Не помню, - сказала бабушка.
– Садись, Маша, пироги кушай.
Маша уселась наконец, положила себе на тарелку винегрет, налила себе шампанского в стакан.
– Люблю шампанское и винегрет. Ты с нас пример не бери, - сказала она Ольге.
– Мы старухи, мы и выпить можем.
Дворничиха подтолкнула Ольгу.
– А ну закрути. На поджилках умеешь?
Ольга подняла обруч. Пустила его вокруг шеи, просунула в него, крутящийся, руки. Крутит на груди, на талии, на коленках.
Маша выпила и навалилась на бабушку.
– Как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Ее ведьмой считали по предрассудку. У нее дурной глаз был.
Бабушка печально потрясла головой.
– Не помню. Кушайте пироги.
– Дай-ка я покручу, - попросила Ольгу дворничиха. Встала, пустила обруч вокруг талии и захохотала: - Вот бес - щекотно.
– Ты не от инфаркта умрешь - от хохота, - недовольно проворчала старуха Маша.
– Возраста своего не уважаешь.
– Чего мне его уважать?
Ольга подставила дворничихе стул.
– Вот кто мой возраст пускай уважает - дети. Я со своим возрастом только мирюсь. Приходится, ничего не поделаешь. А ну, закрути.
Ольга подняла обруч, запустила его так быстро, словно она сама шпулька и на нее нитка наматывается.
Старуха Маша поморщилась.
– Перестань крутить хупалку, у меня от нее в голове мелькает. Рыжая Марфа такая же упрямая была, поперечная.
– Маша опять повернулась к бабушке.
– Ну, вспомнила? Мар-фа ры-жа-ая.
– Ольга, садись. Ешь пироги, - приказала бабушка.
Ольга потрясла головой.
– Не хочу. Я в Архангельске ела.
– Сейчас дети закормленные, - словно извиняясь за внучку, сказала бабушка.
– Даже вкусненького не хотят.
– Закормленные. Особенно мой Аркадий, - кивнула старуха Маша.
– Как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? На высоких каблуках все еще фасонишь, а памяти нет, - рассердилась она.
– Ну, Марфа... Неужели не помнишь? Она за поскотиной жила. На отрубе. У реки.
– Не помню Марфу!
– Бабушка тоже начала сердиться.
– А каблуки к этому не касаются. Чем выше каблук, тем выше у женщины настроение.
– Не воображай. Ты всегда
– Маша махнула на бабушку рукой, повернулась к старухе Даше.
– Я говорю, у нас в деревне рыжая Марфа жила. Я соображаю: на кого девчонка похожа? На рыжую Марфу похожа. Такой же зловредный цвет. И угораздило же такой родиться! Бедняжка.
– Старуха Маша погладила Ольгу по голове. Поцеловала.
Ольга съежилась.
– Рыжая Марфа несчастная. Она, знаешь, померла от мороза. Закоченела. У нее изба сгорела до угольков. Ей ночевать негде было, и никто ее к себе не пустил. Все за скотину боялись. Марфа своими бесстыжими глазами на скотину хворь наводила. Темный народ был. Так и замерзла. Нашли ее утром на паперти. Лежит снегом засыпанная, только рыжие волосы на снегу горят.
Ольга еще больше съежилась.
Маша сорвалась с места, побежала к окну.
– Ты что перестал? Играй вальс из Ляховицкой. Ляховицкая на шкафу! закричала она.
Старуха Даша обняла Ольгу.
– Не обращай внимания. Маша старуха добрая. Чуткости у нее маловато, а доброта есть. Последним поделится.
– Неужели добротой можно оправдать глупость?
– спросила Ольга.
Бабушка кинула на нее растерянный взгляд.
– Помолчи, не тебе судить Машу. Не доросла. Кушай вот вкусненькое.
– Я ее не сужу. Я ее просто боюсь.
– Нашел?
– крикнула Маша в окно.
– Медленно играй, не скачи по клавишам, как козел по грядкам.
Она вернулась к столу, села грузно и снова принялась терзать бабушку:
– Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Такой цвет и в гробу вспомнить можно.
– Я твоему Аркашке за этот самый цвет уши нарвала, - сказала старая дворничиха.
– То-то он сегодня фальшивит.
– Маша откусила пирога.
– У тебя своих нет, потому и хохочешь.
– Ага. Я своих в войну похоронила.
– Легко тебе живется!
– Старуха Маша сказала это по инерции, потом спохватилась и добавила: - Я бы на твоем месте икала от горя.
Дворничиха поперхнулась, пробормотала с натугой:
– Ну, беда.
Маша еще пирога откусила. Причмокнула.
– Вкусный пирог. Ты, Клаша, всегда была мастерица пироги печь... Марфину избу Аграфена-солдатка спалила из ревности. Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Марфа же тебе родственницей приходилась. Ну, ну... Вспомнила? Ры-жа-я. Ею ребятишек в деревне пугали.
– Не было у меня рыжих родственников, - сказала бабушка.
– Как же не было, когда я знаю, что были. Рыжая Марфа твоя родственница.
За окном заиграли вальс, медленный и торжественный. И все вокруг подтянулось: кресла у стен словно щелкнули каблуками, кот в подвале перестал мышь ловить, принялся вылизывать грязь с боков.