Тренер
Шрифт:
И никто даже ничего вслед не сказал, молчали, пока Столешников не скрылся из виду.
Тяжело идти на люди после проигрыша. Изнутри тянет, с натугой так, завыть хочется. Стола – пес… Кто как себя ведет, некоторые даже мебель ломают в раздевалках, кто-то концерты перед камерами закатывает, да… Столешников обычно молчал, погружаясь в тяжелую тягучую злость. Вот прямо как сейчас… Только сегодня сложнее. Раньше за себя только в ответе был, а тут?
– Юр, как настроение?
Столешников кивнул Ларисе,
– Потрясающе.
Попробовал обогнать, наплевав на приличия, сейчас совершенно ненужные. Ну, хреново ему, вот прям хреново, дай ты ему побыть одному, а?
Не дала.
Догнала, начав говорить еще из-за спины, он услышал ее, только когда поравнялась. Хорошо, под руку участливо не взяла:
– …ничего страшного. В меня на первой же игре бутылкой пластиковой попали. Раздражало, что бабу поставили руководить. А сейчас ничего, привыкли. Первая игра не показатель. Итоги будем по сезону подводить… Как цыплят по осени считать.
Надо же, а? Сочувствует ведь, хотя должна сейчас громы с молниями во все стороны пускать, а его так вообще, в лепешку растереть. Интересно-о-о…
Лариса даже испугалась, когда Столешников развернулся на пятках, резко отпрянув в сторону. Перебил, скрипнув зубами:
– Лар, почему я главный тренер?!
Отвечай, отвечай, давай. Глаза в глаза, дикие, с мечущейся внутри злобой, Столешникова в ее, неожиданно растерявшиеся. Говори, не молчи!
– Ты…
Столешников замер.
– Ты… перспективный.
Соврала все-таки. Не поняла, что сейчас ему нужна правда. Вся правда. Хорошо, с первого раза не вышло. Он попробует еще раз, это нормально.
– Почему я, Юрий Столешников, главный тренер команды «Метеор»? Ну давай, не сложный же вопрос…
Ну же, не подведи, девочка! Если сейчас соврешь, делать мне в этом клубе нечего. Не сработаться нам тогда, госпожа президент.
Кровь отхлынула от лица Ларисы, губы превратились в одну тонкую бесцветную полосу. На секунду Столешникову показалось, что она не поймет его, соврет снова. Но вот лицо ее расслабилось, сразу став усталым и потерянным.
– Ты… списанный. От тебя ничего не ждут. Тебе тоже деваться некуда. Такие, как ты, чудеса и творят. Понял?!
Юра замер. Чудо? Она ждет от него чуда??? Он снова посмотрел ей в глаза. Что-то было в них такое… детское и очень беззащитное. Он понял: действительно ждет!
– А что мы называем чудом? Чудо – это если что? Если мы в Премьер-лигу выйдем? Если в ФНЛ останемся?
Лариса отступила, моргнула. Шагнула назад, снова оказавшись рядом:
– Чудо будет, если тут торговый центр не построят. Городу команда не нужна.
Мать твою, женщина! Ты чего, вся из себя такая благородная, что ли? Да ну на…
– Ясно… Выкрутилась, да? Хорошо. Пошел творить чудеса. Буду единорогов ловить и радугой срать!
Лариса понимающе кивнула. Пожала плечами и уже совершенно спокойно произнесла:
– Мы будем.
Чего?!!
– Ты о моей
И ушла.
Злой и растерянный Столешников смотрел ей вслед. И когда смысл сказанного окончательно дошел до него, он вдруг почувствовал… Черт его знает, что он почувствовал. Просто уже давно от Юрия Валерьевича Столешникова никто и ничего не ждал. Особенно чуда.
Стадион из окна его номера практически не виден. Гостиница старая, невысокая, застройка типовая вокруг. Вид так себе. Только в том месте, где под совершенно черным, бархатным небом распластался стадион, все еще колышется размытое пятно света.
Ночью спящий Новороссийск, подсвеченный редкими тусклыми огнями, потерял свое южное очарование. Лишенный солнечного света и свежего, сдобренного морской солью воздуха, он казался Столешникову старым печальным провинциалом. Еще его безумно раздражала музыка и нестройный хор голосов, доносящихся из десятка кафешек и караоке, разбросанных по набережной. Быстрее бы одиннадцать, что ли, хотя бы выключат.
Вообще-то сейчас Юру раздражало все: гостиничный номер, в котором он жил уже неделю и, казалось, привык, разномастная мебель, хранившая в себе память жизнеутверждающих советских времен. Взять хотя бы это чертово кресло нарочито вальяжное, кожаное, которое сюда поставили явно для него. Дизайнеры, тоже мне…
Столешников усмехнулся, понимая, что ищет повод завестись. Погладил, как будто мебель могла обижаться, подлокотник, всю неделю очень даже уютно поддерживающий жильца, имевшего привычку лежать в кресле поперек. Ладно, прорвемся, сделаем все, как надо.
Валдис позвонил как стемнело, сопереживал, говорил, мол, сладится, справится и все такое. Столешников очень вежливо послал его в сторону не самых привлекательных мест и отключился.
Отец позвонил совсем недавно. Писать эсэмэски он не любил, старомодно жаловал только звонки и живой разговор. Поговорили ни о чем и немного об отцовском здоровье. Столешников порадовался, у врача папа был совсем недавно, все хорошо, хотя бы тут переживать не нужно. И так было ясно, отец звонил поддержать, и хоть о матче они не говорили, Юра понял, что старик огорчен, думает о неудаче сына. Ох, папа-папа, хорошо, хоть ты понимаешь…
Он устало опустился в то самое кресло, именно как нравилось – поперек, пошарил, не глядя рукой по журнальному столику, взял планшет. Тренировка «горожан» на бровке. Пеп Гвардиола, энергичный, собранный, словно дирижирующий оркестром, а не кучей взмыленных парней. Игроки передвигаются по полю в подчиненном только ему алгоритме. Не тренировка, а загляденье. Столешников открыл следующий файл. «Первая тренировка Моуринью в „Реале“. И опять на поле единый организм – тренер и его команда. Листаем дальше…Конте, Лев, Зидан, Венгер… наши, Слуцкий, Бердыев, Черчесов. Эх, Юра, где ты, а где они? „Реал“, например, или там „Барса“? „Барса“… у них с детства воспитывают, а мы… „Барса“…»