Третье правило диверсанта

Бычков Михаил Владимирович

Я даже не успел, как следует разозлиться на его скрытность, потому что за дверью послышался условный свист. Монах навёл неизвестно откуда взявшийся у него в руках дробовик на дверь и только после того ответил уже знакомым тройным посвистом. Дверь отворилась, и на пороге возник Андрей.

Его левая щека была рассечена. Длинная узкая рана ещё не подсохла и из неё сочилась кровь. Но в целом его вид, как и прежде, благоухал каким-то, не нереальным благополучием и просто заражал жизнерадостностью, хоть это было и непросто в наших условиях. В правой руке он держал дисковый пулемёт с раскрытой подставкой, а на плече вдобавок к его винторезу висел короткоствольный пистолет-пулемёт с удлинённой рукояткой, в которой сидел сильно выступающий наружу вместительный патронный магазин.

Андрей широко улыбался, было видно, что он доволен собой. Прямо с порога он громогласно отрапортовал:

— Задание выполнено командир. Группа охранения ликвидирована. Потерь среди личного состава нет.

— С лицом что? — Спросил Монах, он тоже сиял и не пытался скрывать этого. Да и для меня уже не было секретом, куда в какую сторону и за каким интересом прогуливался Андрей, и по факту его возвращения живым здоровым и с богатыми трофеями разделял общее радужное настроение.

— А это? — Андрей потрогал пальцем рану. — Ерунда. Пока одного укладывал, второй падла с перепугу стеганул очередью по окну. И меня осколком вскользь задело. Больно — зараза. Но ему это мало помогло, всё равно без пальца остался. Гляди, какая машинка.

Он потряс перед собой громоздким пулемётом, радуясь этому железному монстру как мальчишка, новой игрушке, подаренной на день рождения. В сущности, он и был ребёнком большим улыбающимся — ребёнком. Способным на убийство — ребёнком, у которого никогда не было детства. Ребёнком — играющим в свои страшные игры, которые ему подкидывает жизнь. Ему не суждено повзрослеть, поскольку взрослость накрыла его с рождения, вмиг и с головой.

Андрей прогромыхал своими огромными сапожищами в комнату, в которой мы спали. Я невольно поёжился его странным привычкам, и, проводив, взглядом спросил Монаха:

— Он что у всех пальцы отрезает?

— Нет только у тех, кто ему не нравится. А что касается наёмников то у него с ними свои счеты. Так что не бери в голову.

— А-а-а-а. — Протянул я, нисколько не завидуя бравым парням, которым ещё предстояло пополнить коллекцию Андрея своими пальцами.

Позавтракав, мы занялись экипировкой.

И тут открылась существенная проблема.

У Монаха при всём богатстве выбора вооружения ощущалась серьёзная нехватка боеприпасов. Тут пришлись как нельзя, кстати, мои собственные запасы. Пять полных пулемётных магазинов емкостью сорок пять патронов один в автомате четыре в гнёздах разгрузки давали мне значительную фору в предстоящей компании. У Монаха с Андреем было всего полторы сотни патронов для «калашникова» на двоих (немало конечно, но и не так чтобы много), поэтому я с лёгким сердцем отдал им свои заплечные припасы. Тем самым заметно облегчив свою ношу и утяжелив наши общие шансы на выживание. Кроме того у Монаха было два десятка зарядов к дробовику а у Андрея три обоймы к винторезу плюс крупнокалиберный никелированный револьвер с пятью выстрелами. Гранаты мы тоже разделили по-братски. Всё выглядело так складно, будто я заранее готовился к подобной акции и именно в таком составе. Даже удивительно, почему я не удивился подобному раскладу. Видимо, так заложено в программе.

Вспомнились слова субтильного главаря наёмников о моей готовности к предстоящей войне. Знай, он насколько близок к истине и против кого будет направлена моя война, наверное, не отпустил бы меня так просто. Я невольно усмехнулся — ещё и потому что в ту нашу встречу обещал себе с ним как следует разобраться. Ну что же шанс представился. Осталось в очередной раз проверить, на чьей стороне удача и насколько она благосклонна лично ко мне.

Через сорок минут мы вышли. Ещё через десять, дождь кончился.

В воздухе весела непроницаемая завеса мглы, больше похожей на белёсый дым. Подкова двора походила на наклоненный чан, из которого проливалось клубящееся паром варево, затопившее всё кругом. Видимость не превышала тридцати-сорока метров.

Выйдя из чаши двора и оказавшись на бывшей проезжей части, мы практически потеряли ориентацию. Мутные очертания домов наплывали на нас и казались невесомыми, будто гигантские цепеллины, удерживаемые мощными канатами, они покачивались над своими фундаментами готовые вырвать из земли тяжёлые кнехты и взмыть вверх. Мне хотелось оказаться на одном из этих дирижаблей и унестись прочь от всех своих проблем. Взмыть так высоко, чтобы стать точкой, чтобы никто не смог различить меня с земли.

Ведь я только сейчас до конца осознал, что мы идем убивать. Да я ненавидел всю эту продажную кровожадную свору, но готов ли был сам взять на себя кровь. Тем более в свете недавно открывшихся обстоятельств.

Этот мир приютил меня, но был ли он моим, и на что я был готов ради него? Вероятно на многое, но проверять на практике не хотелось.

Ой, как не хотелось.

Монах многого мне не рассказал, я даже не знал, как долго я состою в егерском клане. Однако за всё время, что ясно помнил, мне лишь дважды пришлось применять оружие против человека, первый раз на одиночном выходе, и то я не уверен, что убил того кто стрелял в меня или даже ранил. Так скоротечная огневая стычка с перепуганным насмерть отшельником, видимо решившим, что я посягнул на его территорию. Всё предельно просто он стрелял в меня я в него. Второй раз по тревоге выдвинулись на точку и полчаса взметали пулями осколки щебня, отбивая двух наших от наёмников, и тогда одного гада я точно положил, а может и двух — не уверен. Помню, мутило сутки, не мог ни есть, ни пить. Мне было очень и очень паршиво, и я не хотел снова переживать то же выворачивающее на изнанку кишки и душу чувство сопричастности к чужой смерти, хотя и знал, что во второй раз бывает легче. Так, во всяком случае, говорил Монах. Он был докой в подобных делах.

Но вот ведь в чём дело, несмотря на то, что я во всём стремился ему подражать, в этом вопросе у меня сложилось своё собственное мнение, которое не спешил менять, ни в угоду Монаху, ни кому бы, то, ни было ещё. Мне просто не нравилось убивать людей, или может я был слишком слаб на том поприще, на котором рискнул пробавляться.

Весомый удар в плечо заставил встрепенуться. Монах шел чуть впереди, Андрей вровень со мной, он по-прежнему был хмур (Монах запретил взять ему с собой новую игрушку и он надулся, ну в точности как пацан), и глядел на меня крайне недружелюбно, будто я в чём-то виноват.

— Смотри куда прёшь! Один шум от тебя! — Зло бросил он мне.

Я остановился и поманил его к себе пальцем. Он безбоязненно наклонился. Я ухватил Андрея за мочку уха, молниеносно расчехлил нож и приложил лезвие к его бычьей шее. Он шумно сглотнул, его острый кадык опустился под металлом и тут же взлетел, приподняв лезвие к самому чувствительному участку кожи. Едва касаясь остриём кожи, прочертил замысловатую кривую и, подведя нож под ушную раковину, и сам, припав к ней губами, шепотом произнёс:

— Ещё раз сунешься, ухо отрежу! Думаю, ты понимаешь, о чём я?

Монах обернулся и вполголоса сказал:

— Завязывайте с играми ребятки, — и как ни в чём небывало пошел дальше.

Я убрал нож.

Ожидая реакции Андрея, приготовился по одному его взгляду ударить первым. Он, сначала тяжело дыша, смотрел исподлобья, потом улыбнулся по-дружески прихлопнул меня по плечу и пошел за Монахом, смело открыв мне спину.

Инцидент исчерпан.

Обычная проверка на вшивость. Я бы не удивился, если её организовал сам Монах. Это вполне соответствовало его стилю обучения и подготовки. Оно и понятно идти на такое дело втроём против тринадцати само по себе самоубийство, а если у тебя в компаньонах деморализованный боец, то это оставляет ничем невосполнимую брешь. Уж лучше сразу сесть рядком, и на счет раз-два-три дружно застрелиться. Так что я ничуть не обиделся. Напротив настроение заметно потеплело. Во мне возродилось то необходимое для предстоящей схватки чувство, которое едва не изменило.