Третий источник
Шрифт:
Она смотрит на него до тех пор, пока он не отвечает на этот взгляд, и только потом улыбается. Едва заметно, почти одними глазами. Но этого хватает, чтобы отвлечь его от безумия. Так, по крайней мере, думает Инесс. Хватает, чтобы вернуть его в чувства.
Хорнадо-дел-Муэрто. Вечер. Уродцы выбираются из нор и подвалов. Щурятся в кровавых лучах заходящего солнца.
– Рановато они, – говорит Зоя.
Бити смотрит на сотни изуродованных тел открыв рот.
– Куда они идут? – спрашивает Солидо.
– Не знаю, но
– Постой, – Мидлей подходит к безрукому мужчине. Щелкает пальцами у него перед глазами. Никакой реакции. Лишь тупое движение вперед.
– Можно пойти за ними и узнать, что происходит, – осторожно предлагает Сиола, показывая на бредущие толпы уродцев.
– Господи! – шепчет Бити. – Избавь моего сына от необходимости видеть весь этот кошмар!
Вечер медленно клонится к ночи. Сгибается, как старое дерево, под тяжестью прожитых лет. Уродцы заполняют здание вокзала. Толпятся возле призвавших их родителей.
– Какого черта они делают? – спрашивает Солидо, прячась в кустах.
Стефан ходит вокруг вокзала, проверяя, закрыты ли окна. Обложенные сухими ветками стены вспыхивают, как только последние уродцы скрываются в здании вокзала.
– Он хочет сжечь их заживо! – шепчет Бити, для которого реальность в последние дни давно перестала представляться чем-то целостным и подчиненным привычной логике.
– Дай голограмму, – говорит Зоя.
– Что ты хочешь делать?
– Дай мне эту чертову голограмму! – она вырывает блок управления у Солидо из рук и бежит к дверям, которые собирается закрыть Стефан.
Он принимает ее еще за одного уродца. Пропускает внутрь и только потом закрывает дверь.
– Подожди! – говорит она, переводя дыхание.
Он обнимает ее за плечи, предлагая смиренно опуститься на колени.
– Ты не должен! – Зоя включает голограмму. Показывает оставшихся в камерах двойников. – Ты ничего не решишь, если принесешь себя в жертву, – кричит она, а дым уже начинает заполнять помещение. – Вы должны вернуться!
Стефан молча смотрит на изображение двойника Солидо, превращенного в овощ.
– Без вас они все превратятся в таких как он! – кричит Зоя. – Без вас все станет только хуже.
Стефан протягивает руку, касается распадающегося под его пальцами безумного лица, рожденного голограммой.
– Да, – цепляется Зоя. – Ему больно. Очень больно. Им всем! – она просит голограмму показать отель «Амелес». Показать двойников, которые живут там. – Это! – Зоя уже едва может дышать. – Это тоже твои дети! И их намного больше, чем тех, что собрались здесь. И все они счастливы! Понимаешь?! Счастливы благодаря тебе! Но если ты сейчас умрешь… Ты и твои братья. То ничего этого больше не будет. Ни одного счастливого лица. Только боль, безумие и отчаяние!
Ханк идет по залитым дождем улицам. Безумие охватило не только клуб. Оно повсюду: в казино, в ресторанах, борделях, театрах. Даже в его собственной голове. Мысли путаются, мешая трезво оценивать происходящее. Никаких воспоминаний. Никаких планов на будущее. Удается удерживать
Ханк вздрагивает, понимая, что на какое-то мгновение безумие и хаос оставили его разум, позволив вспомнить то, что он так отчаянно пытался нашарить в темноте своих собственных мыслей. Даже адрес.
Он открывает двери и входит в отель. Однополая пара занимает лифт, предлагая ему присоединиться. Он молчит. Табельное оружие умоляет пустить себя в ход. «Когда оргия подойдет к концу, они все поубивают друг друга, – думает Ханк. – МЫ ВСЕ поубиваем друг друга». Он выходит из лифта, оставляя за спиной неосуществленное желание убить. Стучит в дверь. Кажется, он был уже здесь. Когда-то был. И, кажется, араб не понравился ему. Но почему? Мышцы Ханка напрягаются. К черту приличия и вежливые обращения. Дверь с треском слетает с петель. В ноздри вгрызается запах спирта. Араб стоит посреди комнаты с зажженной спичкой. Фибл лежит у его ног. Ее истеричный смех разрезает тишину.
– Ты такой шалун! – кричит она в каком-то безумном порыве веселья.
Араб поворачивается и смотрит на Ханка.
– Я не могу, – шепчет он, и по смуглым щекам скатываются две ровные струйки слез. – Не могу нарисовать Ясмин!
– Сожги нас! – кричит ему Фибл. – Пусть огонь вернет нам невинность.
– Почему я не могу повторить шедевр? – тупо спрашивает араб, вглядываясь в глаза Ханка.
– Почему? – Ханк лихорадочно пытается соображать. – Может быть, потому что ты не художник? – спрашивает он, пожимая плечами.
– Не художник? – лицо араба искажают мучения. – А кто же?
– Слуга.
– Слуга искусства! – кричит снизу Фибл.
– Слуга художника, – говорит Ханк, и внезапная трезвость мыслей пугает его. – Ты никогда не рисовал, араб! Ты видел лишь, как рисует твой хозяин!
Ханк смотрит, как огонь подбирается к дрожащим пальцам слуги. Сине-желтое пламя, которое грозит превратить двух человек в горящие факелы. Еще мгновение… От грохнувших выстрелов закладывает уши. Ветер и капли дождя врываются в разбитое окно.
– Потухла, – глупо говорит араб, разглядывая черный уголек спички. – Просто взяла и потухла.
– Нет, – капризничает Фибл. – Так нечестно. Я уже настроилась посмотреть огненное шоу.
Тиен Уиснер стоит возле заполненной лилово-розовой жидкостью камеры и смотрит на свое собственное тело. Настоящее тело, изъеденное болезнью.
– Знаешь, – говорит он Инесс, – мне всегда хотелось проверить, действительно ли в нем не осталось разума. Действительно ли та личность, которая была передана в здоровое тело, это я. Понимаешь? Я, а не жалкая копия. Что если когда я открою камеру и выведу эту оболочку из стазиса, то увижу в глазах прежнего Тиена разум себя прежнего?