Третий Рим
Шрифт:
Где-то далеко крякнул зуммер, после чего створки разошлись, и все вошли в светлое просторное помещение.
Сверху, по всей его длине, тянулась грузовая кран-балка с несколькими электрическими подъемниками и дистанционным управлением, по периметру мигали датчиками всевозможные стенды, пульты и экраны, а в центре, у выдвижной платформы, стояла группа людей в белых халатах и с интересом разглядывала то, что на ней стояло.
– Наш двигатель, – шепнул Каско Бэрду, и, следуя за генералом, они подошли ближе.
Затем Брэдли представил стороны друг другу и один из группы, которого он назвал профессором Ферми, высказал свой вердикт.
Итальянец по происхождению и сын простого железнодорожника, в начале двадцатых годов Энрико Ферми блестяще закончил Пизанский университет, стажировался в Германии у Макса Борна* и являлся зачинателем нейтронной физики.
За серию трудов по получению радиоактивных элементов и открытие ядерных реакций, в 1938 году ему была присуждена Нобелевская премия.
Выехав для ее получения в Стокгольм, Ферми больше не вернулся в Италию, а перебрался в США, где продолжил свою научную деятельность и, спустя четыре года, построил первый в мире ядерный реактор, продемонстрировав на нем самоподдерживающуюся цепную реакцию.
– Итак, господа, – обращаясь к Брэдли и его спутникам, сказал профессор, – перед вами узлы ядерного реактора большой мощности, выполненного промышленным способом.
В частности, налицо элементы активной зоны, отражатель нейтронов, теплоноситель, системы регулирования цепной реакции и дистанционного управления, – констатировал он, поочередно указывая рукой на содержимое платформы.
Прилагаемая же к нему техническая документация позволяет сделать вывод, что этот реактор адоптирован к условиям эксплуатации на подводных лодках, и возможно, летательных аппаратах.
– Отлично, – выслушав Ферми, довольно заявил Брэдли. – А может ли он быть изготовлен на наших заводах?
– Это дело времени, генерал, – последовал ответ. – И не одного года.
…Когда на Вашингтон опустились сумерки, и город замерцал тысячами огней, на стоянку перед Белым домом зарулил черный лимузин и из него вышел Брэдли в сопровождении Бэрда и Коско.
На входе у двух последних проверили документы и, сняв верхнюю одежду в холле, они проследовали по мягкому ковру в приемную Овального кабинета.
– Президент вас ждет господа, – поднялся из-за уставленного телефонами стола помощник. И указал рукой на дверь, – входите.
– Трумэн встретил гостей весьма сухо (он уже знал о досрочном завершении экспедиции), после дежурных приветствий пригласил их сесть, и пожелал выслушать Бэрда.
По мере его рассказа, лицо президента вытягивалось, брови все выше ползли вверх, а когда адмирал закончил, он прошептал, – уму не постижимо.
– Все так и есть, сэр – сказал в наступившей тишине Брэдли. – Вот, предлагаю ознакомиться. И положил перед ним папку.
– Что это? – взял ее в руки хозяин кабинета.
– Рапорта Крузена, и старших офицеров его эскадры. – Доставлены утром самолетом с нашей базы на Бермудах.
Несколько минут президент внимательно читал, а потом отложил папку в сторону и уставился пустыми глазами в пространство.
– И это еще не все, – продолжил генерал. – Известный Вам профессор Энрико Ферми, приглашенный по моей просьбе в Пентагон, осмотрел то, что доставил «Олиппус». Это промышленного изготовления и небывалой мощности, ядерный реактор для подводных лодок.
– И он может быть изготовлен нашими военными концернами? – заинтересованно блеснул очками президент.
– С его слов, да. По прошествии некоторого времени.
– Хорошо, очень хорошо, – забарабанил пальцами по столу президент. – Так вы говорит Бэрд, немцы предлагают нам сотрудничество и в дальнейшем?
– Именно, – ответил адмирал, в освоении новых военных технологий. – Но при условии отказа от агрессии в отношении них.
– Заманчиво, весьма заманчиво. И, насколько я понял, их фюрер жив?
– Да, сэр, об этом мне сказал в беседе Гиммлер.
Затем последовал еще ряд детализирующих вопросов, и, спустя час, аудиенция закончилась.
Оставшись один, хозяин Белого дома велел принести себе кофе, после чего, прихлебывая ароматный напиток, предался размышлениям.
В отличие от своего предшественника, Трумэн не питал иллюзий в отношении Советского Союза, сознательно шел на обострение отношений с ним и накануне озвучил это в своей речи на заседании Конгресса.
Являясь, по сути, доктриной*, она была направлена на ограничение усилившегося после второй мировой войны роста сил социализма, предусматривала оказание непрерывного давления на СССР и другие страны социалистического блока, а также поддерживала реакционные силы и режимы.
Кроме того, в ней оправдывалось вмешательства США во внутренние дела других государств, для развязывания «холодной войны» и нагнетания международной напряжённости, а также закладывались начала по оказанию широкой военной помощи иным странам, с созданием на их территориях сети американских военных баз, в целях обеспечения политики мирового господства.
А еще доктрина была созвучна предшествующему ей выступлению английского премьера Черчилля* в Фултоне, где он предложил создать военно-политический союз против большевиков и получила одобрение большинства сенаторов.
Все это развязывало президенту руки, но принимать единолично решение о сотрудничестве с нацистами было чревато.
На Нюрнбергском процессе фашизм был признан вне закона, и мир еще не забыл его ужасов.
– Ну что же, – взглянул Трумэн на висящий на стене портрет Джорджа Вашингтона. – В таком случае, я вынесу этот вопрос на специальное заседание Конгресса.
И нажал кнопку вызова помощника.
Спустя три дня, в малом зале Капитолия, при закрытых дверях, состоялось заседание.