Тревожная кнопка
Шрифт:
— Она статьей грозила. А если Селезневы признаются, как было на самом деле, это реально. Сокрытие тяжкого преступления, как минимум. А признаться могут.
— Свет… Успокойся, — Бойков сменил интонацию со служебной на личную. — Ты внедрена. Косяк, связанный с внедрением, косяком не является. Четвертый закон Ньютона. Расслабься. В крайнем случае, я за тебя отсижу. А с Лимоновой поработаем. Даже у святых есть грехи, а уж у прокурорских и подавно.
Разведчица не стала размениваться на дешевые намеки, типа: «И давно это с тобой?»
— Коль, а вот, к примеру, я совершу
— Хороший вопрос. Мне кажется, все зависит от размера премии. Если будет большой — могут. А медаль оставят. Она бесплатная.
— Ладно, пока. Я к себе. Ну то есть… Ты понял.
«К себе» она снова сказала на автомате. Не втянуться бы.
До опорного добралась на автобусе. На каждой остановке в салоне появлялись торговцы ширпотребом — пластырем, вечными фонариками, корочками для паспортов и прочей мелочовкой. Весь маршрут был поделен на сферы влияния, ни разу не случилось пересечения. На человека в форме полицейского торгаши не обращали никакого внимания, потому что исправно платили другим людям в форме. И от этого возникало определенное чувство неловкости перед пассажирами.
Возле универмага, где она вышла, музыканты в национальных костюмах пели мексиканские песни. Человек восемь. Сомбреро, гитары, маракасы — все как надо. Только лица наши. Зеваки хлопали в такт, поддерживая коллектив. Универмаг — участок Никиты. Интересно, они платят ему, чтобы здесь петь? Не исключено. На «крузер» иначе не заработать. Сама она ничего не имела против уличных музыкантов и иногда кидала им монетку. Люди работают, а не милостыню вымогают.
Тут же прогуливался печальный пенсионер в шлепанцах и рваных носках. На шее — фанерка на веревочке, словно у приговоренного. «Кредит за час без залога и поручителей». Отдавать, наверно, можно носками.
Дверь опорного оказалась на замке. Машков, согласно графику, находился при дежурной части, катаясь на заявки, остальные где-то болтались. Рокеры, курившие в подъезде, вежливо поздоровались и не подкалывали. Она открыла дверь своим ключом, миновала коридорчик, зашла в кабинет и вскрикнула…
Возле ее стола лежал труп.
«Прошу принять меры к розыску джумбокса, похищенного сегодняшней ночью от ночного клуба „Барак“ неизвестными лицами…»
«Бараком» клуб был назван не в честь лагерного общежития, а именем американского президента. Не дочитав, Копейкин негромко матюгнулся и поспешил разыскивать не неизвестных лиц, а вполне известного участкового Машкова, принявшего сие заявление. Тот отдыхал от вызовов в специальной комнатке при дежурной части. В горизонтальном положении на оперативном диване в обнимку с дубинкой.
— Егорыч! Что это за хрень?
— Какая?
— Джумбокс.
— А-а-а… Шкатулка музыкальная. На банкомат похожа. Денежку кидаешь, песенку выбираешь, он играет. На улице стоял возле «Барака».
— Зачем?
— Иногда в клубе мест нет, вот хозяева и поставили, чтоб народ снаружи танцевал. А вчера они не работали, пожарники их проверяли. Кто-то и умыкнул на «Газели». Там магазин круглосуточный недалеко, продавщица видела. Трое парней грузили. Но примет не разобрала — темно.
— Трудно было объяснение записать? Вообще, почему ты оформлял, а не Борька?
— Борьку на грабеж вызвали, Бармалееич меня и отправил, думал, подстава. Говорят, сейчас прокурорские с ОСБ липовые заявки делают и смотрят, как мы реагируем. А тут уж больно на подставу похоже. Ящик музыкальный какой-то. А объяснение не успел записать, на скандал дернули. Там телефон хозяев есть, вызови да опроси.
Петр Егорович поднялся с дивана и сунул ноги в ботинки.
— А деньги в этом ящике были? — не унимался Копейкин.
— Рублей сто или двести. Мелочовка.
— И кому он на хрен понадобился?
— Можно продать по дешевке. В кабак любой или сауну. Новый-то он сотку тысяч стоит. Справку о стоимости они подготовят, я предупредил.
— Камеры слежения там есть?
— Есть, только в ту ночь не писали. Зачем? Видать, кто-то из своих увез. Кто знал о проверке пожарной.
— И хозяева, конечно, никого не подозревают.
— Всех…
— Понятно. Глухарек, в общем.
— Ну не без этого… На все воля Божья.
Копейкин еще раз матюгнулся и развернулся, чтобы идти к себе.
— Кирюх, погоди, — остановил его Машков, — разговор есть.
Опер вернулся, присел на диван:
— Ну?
Машков очаровательно, с бульканьем прокашлялся, потер ладонью грудь:
— Бронхи чертовы… У меня подозрения есть нехорошие. Насчет новенькой. Родионовой. С нашего опорного.
Копейкин постарался не проявлять признаков беспокойства, но они проявили себя сами, помимо его желания. Задергался глаз, и покраснело ухо. На всякий случай присел на диван.
— Да? И что?
— Не похожа она на инспектора по малолеткам. Там тетки жесткие, закаленные. Нервы, как канаты. А эта какая-то инженю. «Извините, пройдемте…» Водку, обратно, не пьет.
— И что? Может, просто воспитание нормальное. Мы привыкли по себе судить.
— Не-е-е… Опять-таки про прежнюю работу ничего не рассказывает. Я пытался пару раз разговор затеять, так она сразу переключается. Словно боится чего-то. В социальных сетях ни одной странички. Ну не бывает сейчас такого, особенно у баб.
— У меня тоже ни одной. Зарегистрируешься, а потом тебе всякие уроды гадости заборные писать начнут. Оно надо? А уж малолетки и подавно… И что ты предполагаешь?
— Думаю, не заслали ее к нам?
— Кто?! — по возможности достоверно «удивился» Кирилл Павлович.
— Да мало ли? ФСБ или те же оэсбешники.
— У вас что там, наркокартель в погонах? Или «Оборонсервис»? Егорыч, вот ФСБ больше делать нечего, как на ваш опорный засланца внедрять. Бабе хата нужна, вот и весь расклад. Успокойся.
— Так-то так, а душа не на месте. Ты бы навел справки для спокойствия… Тебе-то проще.
— Если она «чужая», наводи не наводи, ничего не узнаешь. ФСБ, когда кого внедряют, такое прикрытие готовят, комар носа не подточит. И социальные сети охватят, и водку пить научат. Не переживай. Раз подозрения есть — значит, настоящая.