Тревожное лето
Шрифт:
Игуменья Анастасия внимательно с едва заметной улыбкой на полных губах слушала Теткина, который все сильнее краснел, а оттого злился.
— Я вас правильно поняла, молодой человек, что нам предлагается разделить труд коммунаров, которые без сторонней помощи не смогут убрать урожай?
Ленька переступил с ноги на ногу и сказал:
— Ага. Именно т-так. Ну так к-какое ваше решение будет?
— Хотите, я вас чаем напою с земляничным вареньем?
Ленька не успел отказаться, как игуменья позвонила в колокольчик, и сразу же появилась монашенка с чайным набором. Ленька узнал в ней ту женщину в черном, которую видел на крыльце Хамчука. Она сноровисто расставила посуду не поднимая глаз и только уходя зыркнула на Леньку.
Игуменья блестящей ложечкой положила себе на блюдце варенье. Ленька тоже положил. Чашечки величиной с наперсток, тонюсенькие, прозрачные, с золотыми вензелями по бокам и на донышке. Игуменья помешивала ложечкой, тонко позванивал фарфор. Помешивал и Ленька...
— Вам понравилось варенье?
— Очень, — искренне ответил он и подхватил ложечкой вкусные ягоды.
— А вы с чаем.
Ленька сконфузился.
— Спасибо.
Анастасия отхлебывала понемногу чай, едва касаясь чашки губами, и открыто рассматривала Леньку. Он поймал ее взгляд и застеснялся.
— Какой же вы неухоженный. Вам сколько лет?
— Ш-шестнадцать с половиной.
— Родители где? — продолжала интересоваться игуменья.
— Нету у меня никого. Батьку беляки повесили. Матка умерла от чахотки, сестренка с голоду. Я вот только и остался со всего нашего роду-племени.
У монахини появилось в глазах сострадание.
— Все. Спасибочки за чай. — Ленька поднялся, посмотрел на распятие. — Ну так как, договорились или н-нет?
— О чем? — спросила Анастасия, разглаживая на столе салфетку.
— Как о чем? О помощи коммунарам. Что церковь отделена от государства, это м-мы все знаем, да на земле-то на русской церковь-то! В волости одной проживаем. Так что надо п-помочь народу. Вас вон сколько сбежалось сюда.
— Сколько? — подняла бровь Анастасия.
Ленька уклонился от ответа:
— Много.
Анастасия поднялась из-за стола.
— Помогать мы коммуне не будем. Так и передайте тому там, кто вас посылал.
— Так и передать? — переспросил Ленька.
— Так и передайте.
— Ну ладно, — с угрозой произнес Ленька, набрасывая на голову картуз. — Так и доложу товарищу Т-телегину. Так, мол, и так, монастырь совершенно отказывается п-помочь рабоче-крестьянскому государству. Это будет расценено как саботаж. Ну, бывайте здоровы и не кашляйте.
Ленька с достоинством покинул гостеприимную комнату, вышел в коридор и забыл, в какую сторону идти. Тут его кто-то взял за плечо и повернул.
— Прямо идите. Там выход.
И он шел прямо, не оглядываясь, боясь показать, что трусит. И когда только вышел на просторный монастырский двор, поросший кустами рябины и можжевельника, оглянулся. Монашка, провожавшая его, стояла на крыльце и осеняла его крестом.
У Леньки имелась уйма времени, надо было подумать, как его убить. Он бродил по вымершей деревне: все взрослое население находилось в поле. На завалинках сидели деды да старухи, на лужайках бегали малые дети. За огородами в кустарнике звякали боталом коровы. Солнце пекло отчаянно, гудели пчелы. Ленька несколько раз обошел вокруг монастыря — все пытался разглядеть калитку в перевитой плющом стене, но так и не смог. Под густым вязом трава была вытоптана до голой земли, и Ленька определил, что коней тут оставляли часто и надолго.
Варька, управившись по хозяйству, следовала за ним тенью.
— Ты за мной н-не ходи, — попросил Ленька.
Варька отстала, но вскоре снова догнала.
— Лень, а Лень... Тебя вот Гошка требоваит.
Ленька посмотрел, куда указывала Варька. На бревнах возле церкви сидел парень в фуражке с синим цветком над козырьком, в новых калошах на красной байке и теплых вязаных носках.
— А чего ему н-надо? — спросил Ленька, разглядывая парня.
— Не знаю. Грит, позови, и все.
Ленька подошел. Парень курил, сощурив глаза, смотрел на приближающегося Леньку и поплевывал в сторону.
— Чего тебе? — Ленька стал на почтительном расстоянии.
— Ты не дрейфь. Ходи сюда. Потолковать надо.
Варька стояла в стороне, заложив руки за спину,
— Слухай, ты кто?
— А тебе к-какое дело? — ответил на вопрос вопросом Ленька.
— Мне, допустим, есть дело. А вот чего ты тут ходишь и все вынюхиваешь?.. Ты чо, подослан к нам, да? — Он быстрыми затяжками, как будто куда-то торопился, докуривал пожелтевший от огня бычок, все так. же сощурив недобро глаза. — Ты вот что, проваливай отседова, да побыстрее, понял?
— Нет, н-не понял, — признался Ленька, сворачивая папироску.
— А если не понял, то поймешь, когда будет поздно.
— Так я тебя и и-напугался. Гля, колени т-трясутся.
Парень длинно сплюнул.
— Ну, гляди. Мое дело предупредить. Не уйдешь подобру-поздорову, плохо будет, понял?
— А что ты мне сделаешь, поймаешь да поколотишь, или как? — раззадоривал его Ленька. Он почему-то совсем не боялся этого парня с рыжими косицами на засаленном воротнике старого унтер-офицерского мундира.
Парень поднялся, лениво потянулся, расставив длинные и сильные руки.
— Зачем бить? И другое умеем. Чик — и нету.
— П-понятно. Значит, ты бандит. Так?
— Потом узнаешь, кто я. — Он вразвалочку удалился, засунув руки в карманы отвисших галифе.
Подошла Варька, села рядом.
— Кто э-тот?
— Это Гошка Терехин. Такой дурачок. Его все боятся. Он конюхом в монастыре.
Гошка повернул за угол хамчуковского дома не оглянувшись.
Левон вернулся с поля изможденный, злой. Повесил косу на забор, сел на чурбан, потянулся за кисетом.