Тревожное лето
Шрифт:
— Здорово, дядька Исай! — крикнул он. Семижен только на мгновение поднял кудлатую голову, поклонился и, когда Теткин удалился, посмотрел ему вслед.
Сдерживая волнение, Ленька направил коня к бумагинскому дому.
Кешка сидел на своем любимом месте — на завалинке. Из ворот подгоняемая хворостиной бодро выскочила Колобихина корова и прямиком направилась к злополучному подсолнуху с обглоданным стеблем. Кешка, прячась за плетнем, побежал ей навстречу. Корова уже тянула морду к подсолнуху, трещал и сыпался плетень, когда Кешка торжественно выпрямился с занесенным над головой сучком. В этот момент Теткин произнес голосом Шершавова:
— Отставить!
— Часы, говоришь? Так-так. — Губанов задумался. — А ну-ка постарайся детально вспомнить, что он говорил про часы.
Ленька напряг память, чтоб вернуть картину прощания Лялина с Анастасией.
— Ну, з-значит, так... он говорит: «А про то не з-забудь. Очень я его жду. Да гляди, если часов на руке не будет... — Н-нет-нет... Я не так. — Если, говорит, часов на правой руке не будет, значит, не наш человек».
— На правой? — переспросил Шершавов.
— На правой.
— А если на левой?
— Не знаю. Об этом они ничего н-не говорили.
— В общем, понятно, часы должны быть на правой руке. И вся недолга. А дальше?
— «Все одно, г-говорит, дай знать немедля, если не наш. Мы поговорим с ним. А часы точь-в-точь такие, как у меня...»
Шершавов перебил:
— Значит, она знает, какие часы он носит.
— Естественно, — поддакнул Губанов. — Что же это за часы, глянуть бы на них. — Он с горечью подумал, что операция не удалась из-за того, что Поленов утаил такую значительную деталь пароля, как часы. Губанов вспомнил, как Хомутов все допытывался у Поленова, что это за такие часы у него, да еще на правой руке. Он хлопнул себя по лбу. — Все! Понял. Видел я их. У их курьера были такие, да мы, когда брали его, раздавили. Может, он сам их раздавил. Еще стрела или лук на них выбит. И форма у них шестиугольная. Эх ты черт возьми, — сокрушался Губанов, ероша шевелюру и быстро расхаживая по комнате, — знать бы...
Шершавов напряженно думал о чем-то.
— Леня, — обратился он к Теткину, — ты выдь-ка. Нам надо поговорить.
Теткин обиделся, но вышел.
— Я вот что думаю, Андрей. Если мы не будем иметь часов, значит, дело табак, так?
Губанов согласился.
— Значит, если это так, то нам во что бы то ни стало заиметь часы надо. Так?
Губанов согласился, не понимая, куда гнет Шершавов,
— Где их заиметь-то — вот задача.
— Где заиметь, я могу сказать. И притом точь-в-точь такие, какие надо.
— Вы, Егор Иванович, не говорите загадками.
Шершавов подвинулся к нему и перешел на шепот:
— Надо Матрену заговорить. Она сама натерпелась, все сделает что надо... — И Егор Иванович поведал невеселую Матренину историю.
Выслушав ее, Губанов в удивлении покачал головой.
— Тут у вас, как я погляжу, страсти кипят.
— А ты думал. Подмоги я просил не зря. Тут, брат, такое дело.
— А что, Егор Иванович, может, действительно поговорить с Матреной? Давайте-ка порешим так...
По воде пошла легкая рябь, зашумели кусты, и опять все стихло. Матрена оглянулась.
— Ты чего? — спросил Лялин и тоже оглянулся. — Привела, может, кого? — Он придвинулся к ней, взял ее лицо в свои ладони. Она выдержала его взгляд. — Учти, никого не пожалеют мои ребята. И тебя, если со мной что произойдет. Вот так-то.
Стояла такая духота, что дышать было тяжело и больно. Матрена отодвинулась от Лялина, расстегнула пуговицу кофточки, подержала руку в теплой, как парное молоко, воде и провела по лицу.
— Дай еще время подумать, Семен. Тебе решиться просто, а я так не могу. Я сон потеряла... не знаю, что делать...
— Зато я знаю. — Лялин с трудом стянул сапоги, разложил волглые портянки.
Матрена сказала, жалеючи:
— Давай хоть простирну. Сымай рубахи. Не бойся, скоро высохнут.
Лялин улыбнулся. Быстро разделся, остался в кальсонах.
— Иди вон за иву, искупнись. Парит-то как...
Он потрогал ногой воду.
— Боишься, что ли? — Матрена подобрала юбку и зашла по колени в воду.
Лялин снял часы, положил их на камешек и с тихим плеском окунулся. Посидел по шею в воде и, резко оттолкнувшись ногами от вязкого илистого дна, перевернулся на спину и поплыл. Невдалеке от берега уже чувствовалось течение, и он повернул назад. Услыхал, как ойкнула Матрена.
— Что там у тебя?
Матрена, нагнувшись, что-то ловила в воде.
— Часы твои упустила, — сказала она с испугом.
— Ну вот... — Лялин неслышно матюкался. — Как же ты так... это ж особые часы. — Он принялся шарить в том месте, куда указала Матрена. Провозившись довольно долго и поранив руку о корягу, произнес раздраженно: — Все. Были часы и нету. Эх ты... кулема...
— Да ладно тебе... пожалел. Я нарочно утопила их, что ли? Сам положил тут, у самой воды. А я и не заметила, как смахнула. Только слышу: бульк.
— Бульк, бульк... глаза надо разуть, — злился Лялин, все еще топчась в воде и слизывая с ладони кровь, — дернул же тебя черт... — Он грубо выругался. Матрена стояла на берегу с подоткнутым мокрым подолом, держа в руке скрученную в жгут исподнюю рубаху.
— Все кажется, размахнешься и ударишь ни за что ни про что. Нехорошо мне с тобой, Семен. — Матрена смотрела в одну точку перед собой и не видела, как Лялин торопливо одевался. Легкий посвист дружков предупредил об опасности.
— Вот что, Матрена, — говорил он скороговоркой. — Ты мне брось крутить хвостом и вить из меня веревки. Не получится. Не я у тебя, а ты — вот где, — быстро показал сжатый кулак. — Терпение у меня не железное. Чуть похолодает, уйдем отселя. Я тебя не пужаю, но и под землей найду, ежли чего. Так и быть, даю еще время. — Связал ушками сапоги, перекинул через плечо, готовый бежать в тайгу.
«Как волк... и взаправду как волк...», — подумала Матрена.
Лялин подошел, взял ее за плечи, потискал жесткими пальцами, поиграл желваками, стараясь поймать ее взгляд.