Тревожное лето
Шрифт:
Харбин. Июль 1927 г.
В Харбин Лескюр вернулся вместе с Косьминым.
— А вы знаете, — похохатывая, говорил Косьмин в поезде, — Вадим Сергеевич подозревал в вас резидента советской разведки.
— Вероятно, я что-то сделал не так?
— Ничего. Это с ним бывает.
— А теперь как он? Разуверился?
— Представьте себе. Оказывается, вы не умеете наматывать портянки и плохо стреляете.
Лескюр долго смеялся.
— Ничего смешного, — посерьезнел Косьмин. — ОГПУ, как это ни горько признавать, работает великолепно. Я готов шляпу перед ними снять.
Они расстались на привокзальной площади.
Хшановский явился под утро, зашел к Лескюру. На нем был новый китайский халат и шлепанцы на босу ногу.
— Где вас черт носил, Ежи? — проворчал сонно Лескюр. Иногда он был с Ежи на ты, иногда выкал. Это зависело от настроения.
Хшановский уселся в кресло, закинув ногу на ногу. Спросил позволения курить.
— Курите, — разрешил Лескюр. — Только окно распахните.
Хшановский открыл окно и снова сел с мечтательной улыбкой.
— Может, кофе заказать? — предложил он.
— Заказывайте. — Лескюр накинул халат, сходил в ванную, прополоскал рот. — Так где вы плутали? — спросил Лескюр, растирая перед зеркалом набухшую под глазами кожу.
На вызов явилась молоденькая горничная.
— Пару кофе с сахаром, — сказал Хшановский.
Когда горничная принесла подносик с дымящимся в чашках кофе, Лескюр спросил ее:
— Как вас зовут?
— Катя, — ответила девушка.
— Спасибо, Катя.
Горничная ушла, Лескюр отхлебнул глоток и спросил:
— Что у вас случилось? И где вы надрызгались?
Хшановский подобрал длинные ноги.
— Это я чуть-чуть. Вы знаете, Андрэ, в варьете на Офицерской набережной познакомился с землячкой. Зося Шепетовская. Поет там. Скажу вам, такой девушки я еще не видел.
— А что вы там потеряли?
— Я там ничего не потерял. Мне там Бойчев встречу назначил. Ну, немножко выпили. А Зося... Андрэ, вы должны увидеть ее. Вы знаете, как она поет? С ума можно сойти. И все плачут. Жалкие люди. — Ежи по-молчал, помешивая ложечкой сахар. — Потом я проводил ее... Девчонкой влюбилась в юнкера. Убежала из дому. Под Иркутском его убили. И вот в Харбине оказалась.
— Ну-ну...
— Домой хочет. Что ей делать здесь? Одна. Крутится вокруг нее всякая сволочь. Бывшие офицеры. Авантюристы, денежные старички.
Лескюр смотрел на смущенного Хшановского. Таким он видел его впервые.
— Мы говорили с ней как брат и сестра. Знаете, как она обрадовалась? Звала к себе. Я постеснялся. Потом как-нибудь. У меня ведь в Варшаве сестренка. Такая же. И похожа очень. — Он судорожно вздохнул, потер ладонями лицо. — А что касается встречи с Бойчевым, то все прошло как надо. Ванчо говорит: Ростов имеет полный контакт с Заборовым. Он весь как на ладони у доктора. Ванчо просит с вами встречи. Говорит, надо посоветоваться. Там у них какая-то загвоздка. Он не сказал какая.
— Ну а вы?
— Я сказал, что передам.
— Где встреча?
— На острове. Лодку взять — и туда. Там и встретитесь. А я постерегу.
Ванчо Бойчев работал с Лескюром два года и возглавлял харбинскую группу, имея самостоятельный выход на Владивосток. В Харбине уже лет семь. В Маньчжурию пришел вместе с белыми, через Читу и Ургу. Болгарин по национальности, Бойчев всем сердцем был предан делу революции. Лескюр восхищался его хладнокровием и терпением. Центр ценил Бойчева и полностью доверял ему.
— За собой ничего не заметили?
— Как вы уехали, «хвост» сразу исчез.
— А может...
— Нет, все нормально, Андрэ. Тут я проявил максимум предосторожности. Я для них никто. Это, конечно, обидно, — усмехнулся Ежи. — Но я не гордый.
С утра по Сунгари плыл туман, молочно-белый и густой. Часам к одиннадцати его разогнало, и открылся остров, плоский и весь в зелени. С солнцем на ту сторону ринулись сотни джонок и катеров. Лескюр, переодевшись в полотняный костюм, взял «юли-юли» [6] и переправился на остров. Вскоре за ним последовал Хшановский. Бойчева Лескюр нашел в маленькой рощице. Ванчо сидел на брезентовом стульчике перед этюдником, подставив спину солнцу.
6
Лодка с кормовым веслом (китайск.)
— Здравствуйте, Ванчо, — сказал Лескюр.
Бойчев неторопливо положил кисть, обернулся.
— Андрэ? А я уж заждался вас. — Он вытер руку и крепко стиснул ладонь Лескюра. — Рад вас видеть, Андрэ. — Круглое лицо Бойчева выражало искреннюю радость. — Удобнее места не найдешь. Так что извините. — Он посмотрел через плечо Лескюра на берег.
— Там Хшановский. Если что, даст сигнал.
— Он влюбился в Зосю.
— Я уже знаю.
— Ничего дама. Полячка. Всем дает от ворот поворот.
— Как бы он не влип с этой Зосей, — выразил опасение Лескюр.
— Да нет, она ничего.
Лескюр снял дымчатые очки. Разделся, чтоб не выделяться. Бойчев перетащил этюдник под густой клен, но так, чтобы все пространство вокруг просматривалось. Хшановский валялся на берегу у самой воды.
Бойчев доложил обстановку коротко и сжато. Лескюр слушал и кивал в знак согласия.
— Передайте в Центр, на хуторе Мамонтова готовится переброска некоего Поленова. Вероятно, во Владивосток на связь с подпольем, — сказал Лескюр.
— Я уже знаю.
— От кого?
— Там работает наш человек. Ветеринар Арнаутов. Хутор этот является перевалочной базой. Там и отправляют и принимают. Любопытное место.
— А что представляет из себя этот Арнаутов?
— Наш. Владивостокский товарищ. Мы его недавно внедрили к Мамонтову.
— Молодцы, — похвалил Лескюр.
Бойчев доложил, что в отношении работы с Заборовым появились осложнения. Вызваны они публикацией, в «Харбинском времени» статьи бывшего шкипера из Владивостока Малькова. Он утверждает, что явился свидетелем того, как летом 1924 года семьдесят две семьи офицеров, бежавших за рубеж, вывезли на барже за Русский остров и там утопили вместе с баржой. Среди семидесяти двух и семья Заборова.