Три блудных сына
Шрифт:
Катон подошел к самому подножию статуи, взглянул ей прямо в открытые глаза и сказал:
– Жри. Смотри, не подавись только!
– Да, – задумчиво пророкотал бас. – Никаких слез, никаких просьб о пощаде… следовало ожидать. Трудный материал, эти римляне.
Сноп фиолетового пламени ударил прямо из-под ног юноши, но он продолжал стоять в нем, без видимого вреда для себя. Сноп постепенно опал, съежился и вовсе исчез.
– Что ты там шепчешь? Весь аппетит испортил…
– Тебе интересно? Могу и громко, слушай! Верю в Иисуса Христа как в Единственного и Всемогущего Бога! Люблю Его за то, что Он дал мне все самое лучшее, ради
– Уходи!!! Скорее!!!!!
– Сейчас, последнее дело осталось!
Катон шагнул вперед и ударом ноги сбил алтарь, затем крикнул в лицо статуе:
– Во имя Иисуса Христа, которого я исповедую, закрой глаза и ослепни! Во имя Иисуса Христа, которого я люблю…
Катон собрался произнести: «Закрой уста и умолкни», но в последний момент в нем проснулся наглый римский мальчишка и закончил фразу так:
– Захлопни пасть и заткнись!
Повернулся спиной к мертвому мраморному истукану и пошел к выходу, не оборачиваясь.
22
На улице ему стало плохо. Страшная боль сдавила голову, звоном отдавалась в ушах; она давила на глаза, терзала шею и затылок. С каждым шагом становилось все хуже, хотелось лечь прямо на мостовую, свернуться клубком, уснуть, умереть…
Он не сразу понял, что это нападение, а как понял, совершил непростительную ошибку: на инстинкте, автоматически произнес не молитву, а защитное заклинание, и тем открылся врагу.
Бесы набросились на него со всех сторон одновременно, набросились не мучить, а убивать. Никто в Риме не узнал бы теперь в несчастном больном знаменитого мага, сенатора, восходящую политическую звезду Он шел, натыкаясь на стены, натыкаясь на людей, ничего не разбирая перед собой, пока не свалился у фонтана бесформенной кучей. Доброхоты облили его водой, Катон встал и кое-как двинулся дальше. Несколько раз он падал, вставал, снова падал… одежда промокла и испачкалась – теперь все принимали его за пьяного, больше никто не помогал подняться, никто не предлагал проводить его домой.
Вдруг он понял, что бороться незачем: никуда он не дойдет; те, что так долго служили ему, уже не бьют, а добивают. Радости эти существа испытывать не способны, да и личности их уже почти стерлись – убьют, съедят и уйдут к хозяину. Псы. Интересно, что делают сакрилеги, когда умирают? Ведь он теперь тоже сакрилег… нет. Надо говорить христианин, так правильно. Кассия какой-то знак рукой делала… Надо позвать Иисуса, он добрый… Кассия…
– Папа, смотри! Это Катон, ему плохо! Сидит, спиной к стене привалился… а грязный какой!
– Пьяный, наверное…
– Нет, не пахнет… ой, смотри! Он пытается осенить себя крестным знамением!
– Невозможно!
– Целерин говорил: «Что невозможно человеку, возможно Богу». Надо позвать кого-нибудь, чтобы отнести к нам…
– Да что ж ты, отца совсем в старики записала? Слава Богу, двух таких мозгляков могу отнести и даже не вспотеть!
Метелл легко, как ребенка, взял Катона на руки, и понёс к себе домой.
23
– Видимых признаков заболевания нет, – сказал Целерин, закончив осмотр. – Только
– Может быть, он разорился? Или все раздал бедным? – наивно спросила Кассия.
– Девочка, его недавно в Сенат ввели, весь Рим об этом судачил. К тому же на поясе он носит не медь, и не серебро; вот, полный мешок ауреусов! Смотри! Глаза открывает!
Катон приподнялся на лежанке и осмотрел атриум. Особенно долго, и с каким-то странным выражением лица, он разглядывал бассейн с фонтаном.
– Ты была права, Кассия, – сказал он слабым голосом. – Это я служил бесам, а не они мне.
– Тебе надо поесть! – всполошилась девушка. – Я принесу бараньей похлебки!
– Только без гарума, – брезгливо поморщился Катон, – и попозже. Я должен кое-что сделать, срочно.
– Что же? – спросил Целерин.
– Принять Крещение. Ты ведь можешь крестить меня, священник?
– Тебя?!
– Ну да. Я что-то не пойму, у меня рога выросли? Чему ты удивляешься?
– Но… так нельзя. Сначала – оглашение, тебя надо наставить в вере, ознакомить с нашими книгами…
– Евангелия, письма Апостолов и рассказ об их жизни я читал… крести меня, священник! Пойми ты, если сегодня же меня не окрестишь, мне – смерть. Или хуже смерти…
Целерин заглянул в глаза Катона и отшатнулся: такое отчаяние, такая боль в них плескались.
– Ладно! Готовимся…
И пошел отдавать распоряжения.
24
– Ну, как ты? – спросила Кассия, когда все закончилось. Они сидели вдвоем на бортике бассейна и ждали праздничного, в честь Крещения Катона, ужина. В доме Метелла постоянно проживали пятнадцать христиан, пришли и другие, по особому приглашению Целерина.
– Однажды, когда я был еще маленький, храмовый повар поймал меня на краже сыра. Он был огромный – не сыр, а повар – с красными волосатыми руками. Так вот, этими руками он засунул меня в бочку с водой и держал, чтобы я почти задохнулся. Почти… Знаешь, как страшно было?
Хочется вздохнуть, легкие разрываются, а лапища здоровенная держит… Зато, когда он меня отпустил, я увидел солнце, небо и дышал, дышал… Вот, так я себя теперь чувствую. Дышу, радуюсь…
– Чему?
– А всему! Вот, пчела над цветком – хорошо! Прядка волос дрожит у тебя на лбу – хорошо!.. Тебе не понять… и не надо этого понимать. Никому не надо этого понимать! Я свободен!
– Ты останешься с нами?
Катон долго молчал, размышляя, потом грустно ответил:
– Нельзя. Мне бы очень этого хотелось, но нельзя. Пока нельзя. Пропажу сенатора заметят, меня будут искать и обязательно найдут. Есть кому указать! Вашу общину накроют. Гонений, слава Богу, сейчас нет, но меня вам не простят. Я буду приходить, часто приходить, и, когда закончу все дела, когда буду знать, что не навлеку на вас опасность, – останусь. С тобой останусь.
– С нами…
– С тобой. Я, видишь ли, жениться решил, на тебе. Или мне еще рано жениться?
– Ты что, с ума сошел?!
– Значит, рано?
– Нет, но…
– Ух ты! А я уж подумал, что ты против!
– Да ну тебя…
Кассия отвернулась, надувшись, но не ушла. Так они посидели еще некоторое время, и Катон позвал:
– Кассия!
– Чего тебе?
– Ты не понимаешь всех выгод брака с патрицием. Не надо мучиться с выбором имен для детей!
– Почему? – заинтересовалась Кассия.