ТРИ БРАТА
Шрифт:
Танхум крикнул невестке, что она может вместе с ним поехать в поле, но Фрейда быстро прошла в дом, даже не взглянула в его сторону.
Танхум попытался задержать мальчонку:
– Файвеле, иди к дяде. Ну, подожди же. Хочешь верхом покататься, казак? Идем, я покажу тебе жеребенка.
Малыш устремил на дядю испуганный взгляд голубых глаз и что есть духу припустил за матерью.
– Вот тебе и гость! – фыркнула Нехама и, сердито взглянув на мужа, напустилась на него: – Заигрался, как ребенок! Нашел время! Уже давно
Нехама принесла кринку простокваши, отрезала несколько ломтиков хлеба и тоном властной хозяйки буркнула невестке:
– Хевед уже давно уехала в степь. Больше часу, поди, там работает.
Фрейда с раздражением взглянула на нее и хотела было огрызнуться, но сдержалась. Села в уголок и принялась завтракать. Малыш издали смотрел на нее голодными глазами. Мать, улучив минутку, когда Нехама куда-то вышла, торопливо, чтобы хозяйка не заметила, отломила кусок хлеба, окунула его в простоквашу и дала ребенку. Танхум подошел к столу, взял кусок хлеба и тоже подал малышу. Тот, держа в обеих ручонках по куску хлеба, с наслаждением жевал.
– Ешь на здоровье! – подбодрял Танхум ребенка. – Ешь, ешь, казак!
Нехама вернулась в комнату. В душу ее вдруг закралось подозрение, что муж, которому давно бы пора уехать в поле, задерживается дома ради Фрейды.
Всю злобу за это Нехама сорвала на ребенке. Схватив его за руку, она вытолкнула его из комнаты. Ребенок споткнулся, упал и заплакал.
– Боже, что случилось? – вскочила мать и бросилась к сыну. – Что с тобой, дитятко мое? Упал, бедненький, ушибся?…
Фрейда схватила мальчика на руки, начала его успокаивать и с гневом набросилась на Нехаму:
– Мой сын глаза тебе колет… Чего злишься?
Танхум подошел к ним, погладил ребенка по головке, стал утешать:
– Не плачь, Файвеле, не плачь, казак! Поедешь с нами кукурузу убирать? Не надо плакать!
А Фрейда не могла без отвращения смотреть на Танхума. Вспомнила, как недавно он приставал к ней в степи, когда высокая копна ржи скрывала их от чужих глаз. Она тогда едва вырвалась из его цепких лап. С той поры Фрейда возненавидела Танхума, отворачивалась при встречах.
«Ко всем женщинам пристает втихомолку этот пакостник», – думала она.
После женитьбы Танхум часто вспоминал Гинду. Где-то в тайниках его души теплилось нежное чувство к ней. Когда Гдалья ушел на фронт, он пытался приблизиться к ней, ждал – авось она, как и другие солдатки, придет к нему и попросит помочь ей чем-нибудь. Но она не приходила. И тогда он решил сам зайти к ней, узнать, в чем она нуждается, помочь ей и таким образом приблизить к себе.
Как-то раз, проходя мимо, Танхум нерешительно завернул к ней во двор и постучал в окошко.
– Кто там? – крикнула негромко Гинда.
– Свои. Открой.
Гинда приподняла занавеску и, увидев Танхума, сердито спросила:
– Что тебе нужно?
– Открой.
– Что тебе надо?
– Открой. Чего боишься?
После короткого раздумья она осторожно приоткрыла дверь:
– Какой дьявол тебя принес?… Зачем приплелся?
– Хотел тебя повидать, посмотреть, как живешь…
– Какое тебе дело до меня? Как живу, так и живу.
– Ты, наверно, думаешь, что я тебя забыл?
– А мне все равно, забыл ты меня или нет, – резко ответила Гинда. – Пришел морочить мне голову? Мне от тебя ничего не надо, слышишь! Ничего! И чтобы твоей ноги больше тут не было!
Гинда оттолкнула его и захлопнула дверь. Как оплеванный, Танхум поплелся домой. Но не успокоился, решил снова искать встречи с ней.
Через какое-то время, улучив момент, когда Гинда возилась во дворе, Танхум крадучись вошел в хату. Снаружи она казалась убогой, но, когда он вошел внутрь, на него повеяло домашним теплом, уютом.
Оглядевшись, Танхум увидел в кроватке черноглазого мальчугана. Он подошел к ребенку, хотел взять его на руки, но малыш испугался и заплакал.
На крик сына прибеншла Гинда.
– Что с тобой, радость моя? – кинулась она к кроватке и вдруг увидела Танхума.
Оторопев от неожиданности, она строго спросила:
– Ты что тут делаешь? Зачем лезешь к ребенку?
– Я… я… Хотел посмотреть… – забормотал он невнятно. – Мне тоже хотелось иметь такого… Ведь у нас с тобой мог быть такой…
– А кто виноват?
– Знаю, я сам виноват.
– А теперь что тебе от меня нужно?
– Я хотел бы…
Танхум начал приближаться к ней, но она попятилась.
– Я хотел бы… могу помочь… Дать тебе все, что надо… – страстно шептал Танхум, ближе и ближе придвигаясь к ней.
Гинда подняла руку, словно защищаясь, крикнула:
– Не трогай меня!… Убирайся отсюда! Сию же минуту убирайся, а то я голову тебе разобью! Мне противно даже смотреть на твою поганую рожу!
– Не кричи, успокойся. Что люди могут подумать… – умолял Танхум. – Пойми же, что я не могу забыть тебя…
– А мне все равно. Я тебя видеть не хочу. Ты мне противен! – Она с силой вытолкала его за дверь.
Субботние обряды в Садаеве справлялись не как-нибудь, а истово и благоговейно, «как сам бог велел».
В пятницу вечером, еще до того, как солнце начинало садиться, каждый, кто был в степи или хлопотал у себя, спешил закончить свои дела раньше, чем женщины зажгут свечи и начнут шептать над ними предсубботние молитвы. А кто был в пути, спешил засветло вернуться домой, чтобы – упаси господи – не согрешить и не ездить после наступления субботы.