ТРИ БРАТА
Шрифт:
Увидев, что муж куда-то отправился со свертком под мышкой, Нехама, нагнав его у ворот, спросила:
– Куда это ты?
– Иду к отцу, – буркнул он.
Некоторое время Нехама пытливо следила за ним взглядом. Увидев, что он повернул к отцу во двор, она вернулась домой.
Танхум осторожно подошел к окошку отцовской хаты, постоял, прислушиваясь, есть ли кто дома.
«Тихо, видать, никого нет», – подумал он и несмело вошел внутрь. Несколько мгновений постоял в сенях, испуганно озираясь по
В углу стояла колыбель. В ней лежал младенец, улыбавшийся беззубым ротиком. Он все время дрыгал поясками, махал перед собой пухленькими ручками, будто хотел схватить что-то. Танхум подошел к колыбели, впился глазами в младенца.
«Мой или не мой?»
Неловко взял ребенка на руки, прижал к груди, легонько погладил по головке:
– Маленький ты мой!
Увидев чужое лицо, младенец скривил ротик, заплакал.
Танхум нащупал у себя в кармане веревочку и несколько гвоздей. Привязав гвозди головками к веревочке, он зазвенел ими.
– Ну-ну, смотри, какая цапка! Слышишь, как звенит…
Ребенок еще громче заплакал.
В это время в комнату вошла Фрейда.
– Что случилось с моим маленьким? Почему он так надрывается?
При виде Танхума она так оторопела, что не могла двинуться с места. Хотела что-то сказать, но от испуга не могла слова вымолвить. С минуту стояла окаменев, потом, придя в себя, вырвала у него младенца, прижала к груди.
Успокоив малыша, она яростно накинулась на Танхума:
– Зачем пришел? Чего тебе здесь надо?
– Я зашел… Я, понимаешь… – замямлил он.
– . Вон отсюда, мерзавец! Вон, говорю!… Мало того, что испоганил мою душу, так еще лезешь ко мне в дом? – не унималась Фрейда.
– Успокойся! Умоляю, выслушай меня, – дрожащим голосом упрашивал Танхум. – Я хочу… Разреши хоть взглянуть на…
– Уходи, и поскорей! Не могу смотреть на твою противную рожу!
Ребенок снова заплакал.
Танхум, словно побитый, ныл:
– Сделай милость, дай мне посмотреть… малютку…
– С ума спятил, что ли? Чего кривишься, как попугай? Не подходи к ребенку.
– Я же хочу… – залепетал Танхум, но Фрейда резко перебила его:
– И слушать тебя не хочу. Уходи, черт поганый! Чего пристал? Убирайся по-хорошему, а то…
В эту минуту в хату вошли Рахмиэл с отцом, а вслед за ними Давид.
Танхум кивком головы поздоровался с ними и попытался заговорить то с одним, то с другим, а когда с заискивающим видом обратился к Давиду, тот таким полным презрения взглядом посмотрел на него, что Танхум не знал, куда деваться. Оправившись немного, как ни в чем не бывало он подошел к отцу:
– Я пришел проведать тебя, отец, узнать, как ты живешь, что тебе нужно…
– Не все ли тебе равно, как я живу, – нехотя буркнул старик.
Пожав
– Ну, вот пришел к родному отцу… Хочу ему помочь, а он от меня отворачивается… Негоже нам быть врагами. И еще в такое время, когда дожили до такого почета – наш близкий родственник стал таким важным человеком… Как тебя теперь величать, Додя? Кем ты теперь?…
– Кем бы я ни был, – сухо отрезал Давид, – но я тебе не близкий родственник, не сват и не брат.
– А кто же ты мне? Чужой, что ли? Свояки мы с тобой… И я горжусь, что у меня такой свояк… Мне очень лестно, что ты стал большим человеком… Разве это не приятно? Помнишь, как мы, бывало, играли в лошадки? Разве не случалось нам в детстве повздорить. Бывало, поссоримся и через несколько минут опять играем вместе. Случалось мне и с Рахмиэлом ссориться из-за какой-то чепухи… Однажды мы повздорили из-за борща. Мне показалось, что он больше съел, чем я. Ну, отец нас пробрал как следует, тем дело и кончилось… Брат всегда остается братом.
– А какой ты, с позволения сказать, брат Рахмиэлу, когда только о том и думаешь, как прибрать к рукам его землю? Заставляешь его работать на себя, выжимаешь из него последние соки… Когда ты опозорил…
Давид запнулся, взглянул на Фрейду. Она побледнела от волнения, задрожала, как в лихорадке.
Давид приблизился к Танхуму. Кровь ударила ему в голову. В ярости он стал искать глазами, чем бы стукнуть «свояка», отплатить ему за сестру. Но опомнился, пробормотал сквозь зубы:
– Убирайся скорей, а то…
Взбудораженный, бледный, Давид подошел к сестре, которая молча, понурив голову, сидела у колыбели.
– Такой пес, посмел прийти в этот дом и назвать Рахмиэла братом! – гневно проговорил он.
– Додя! Додя! Бог с тобой! – испугался Танхум. Он кинулся к отцу, как бы ища у него защиты.
– Что ему надо от меня? Он хочет всех нас поссорить, навеки разлучить. Разве у тебя не болит душа за меня? Я уверен, ты страдаешь, видя, как он натравливает всех на меня, – начал жалобным голосом Танхум. Развернув сверток, он положил его на стол.
– Отец! Я принес тебе гостинец на субботу… Фрейда схватила сверток, бросила его Танхуму в лицо и крикнула:
– Купить этим хочешь?! Вон, подлец, из нашего дома! Вон, и чтобы ноги твоей здесь больше не было!
В эту осень Михель Махлин чуть ли не первым выехал в степь. Сразу, как только вернулся с войны, он вывел на ярмарку двухлетнюю корову, которая должна была зимой отелиться, продал ее и купил у цыгана лошадь. Лошадь была худая, одни ребра, но за зиму он ее хорошо подкормил, и она набралась сил.