ТРИ БРАТА
Шрифт:
Посланная отрядом разведка в Садаево пришла под утро. Она разузнала, когда и куда немцы ушли, и вернулась обратно.
Как только стало известно, что партизаны вот-вот войдут в Садаево, народ повалил им навстречу. Впереди всех бежала Фрейда. Взволнованная, ворвалась она в колонну партизан и с плачем бросилась на шею мужу:
– Рахмиэл! Дорогой! Какое счастье… Я все глаза выплакала. Уж и не знала, что и думать… Не чаяла видеть тебя живым!
Разбившись на группы, отряд рассыпался по дворам. Давид с несколькими партизанами отправился в ревком, а Рахмиэл с Фрейдой –
– Па-па!
– Дай мне винтовку, па… Хоть на минутку дай поглядеть.
– Ты будешь буржуев бить, па? Бей их и скорей возвращайся домой.
Фрейда хотела взять Шимеле на руки, но тот не давался, все тянулся к винтовке.
Подошел Заве-Лейб, за ним – Бер Донда, только что выпущенный из подвала. Он едва плелся, глубоко запавшие глаза часто мигали. Он обнял сына.
– Смотри, до чего я дожил… В тюрьму посадили эти разбойники.
– За что?
– Требовали, чтобы я сказал, где ты находишься, где Заве-Лейб и Давид.
– А Танхум где был?
– Танхум? – Старик с отчаянием махнул рукой.
Дозорный, посланный разведать, где находится противник, сообщил, что неприятельская колонна движется верстах в десяти отсюда. Давид приказал окопаться, принять боевой порядок.
Вскоре, однако, выяснилось, что немецкая колонна повернула на запад и больше не угрожает партизанам. Давид приказал отряду двигаться дальше, на соединение с рабочими отрядами, чтобы вместе с ними вступить в бой.
Немецкая комендатура приказала атаману Алексею Бужейко разведать, где находится отряд Давида Кабо, и уничтожить его, пообещав, в случае надобности, оказать необходимую помощь. Выполняя приказ, атаман выслал разведку, но та наткнулась на сильное боевое охранение. После короткого, но жаркого боя разведчики Бужейко отступили, не раздобыв никаких сведений об отряде Кабо. Атаман, усилив группу, приказал разведчикам проникнуть в расположение отряда, заставившего их отступать, и выяснить – Кабо действует здесь или кто-то другой и какими силами отряд располагает.
Разведчики и на этот раз не выполнили приказа: окруженные партизанами, немногие из них смогли вырваться и уйти.
Среди тех, кто вырвался из окружения, был и Танхум. Воспользовавшись паникой, он шмыгнул в сторону, спрятался в балке и, бросив свое ружье, удрал домой.
В Садаево Танхум приехал поздно ночью. У ворот своего дома слез с коня, огляделся. Кругом было тихо, даже собачьего лая не слышно. Танхум отвел лошадь в конюшню и, озираясь по сторонам, подошел к окошку, постучал.
– Кто там? – испуганно спросила Нехама.
– Открывай, это я, – вполголоса проговорил Танхум.
Нащупав в темноте засов, она открыла дверь и бросилась искать лампу, чтобы засветить огонь, но Танхум схватил ее за руку:
– Не надо зажигать лампу… Никто не должен знать, что я приехал, слышишь?! Никто не приходил сюда? Не искали меня?
– Нет, никто не приходил, – покачала головой Нехама.
– Ты никому не проговорилась, куда я ездил? – с беспокойством продолжал расспрашивать Танхум.
– Упаси бог… Никто у меня ничего не спрашивал, и я никому ничего не говорила.
– Я еле ноги унес… Мне дали ружье и велели вместе с холопами Бужейко ловить партизан Давида. Дорогой мы наткнулись на каких-то вооруженных и попали в ловушку… Все разбежались кто куда, и я удрал домой… Пусть думают, что я попал к партизанам в руки, пока я пересижу эту заваруху… Атаман может прислать людей, узнать, где я. Скажешь – как уехал с вами, так и не вернулся. А если соседи спросят, скажешь – уехал в город продавать кое-что…
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
После сева начались проливные дожди. Одно время они прекратились, но ненадолго, вскоре пошли с новой силой и как раз в ту пору, когда хлеба начали вызревать. Обилие влаги способствовало буйному росту трав, которые так заполонили кукурузу, подсолнух и картофель, что прополоть их не было никакой возможности. Танхум с Нехамой выбивались из сил, но справиться с сорняками не могли.
– Вот беда! – огорчался Танхум. – Смотри, Нехама, как трава прет. Только выполешь кукурузу, а назавтра трава опять выползает. А картошку бурьян так забил, что местами и кустов не найдешь. Надо бы нанять людей на подмогу, а то все пропадет.
Подоспел и сенокос. Густые, вымахавшие почти в человеческий рост и полегшие от ливневых дождей травы косить было невозможно, и допустить, чтобы они сгнили на корню, неубранные, Танхум тоже не мог.
– Хоть разорвись! – жаловался он жене. – Что нам делать?
Но вот прекратились дожди, и с пропашными Танхум, наняв на время батраков, справился, да и траву кое-как скосили, Трудно было, правда, вывезти из степи копны, но Танхум, никому не давая и часа передышки, управился и с этим, переключился на уборку хлеба.
Таких высоких стеблей, таких тяжелых колосьев он давно не видел и благодарил всевышнего, что вовремя, к весне, пришли немцы и дали ему возможность вспахать и засеять землю, которую хотели отнять у него большевики.
Из-за невиданного урожая страдная пора сильно затянулась. Только он успел убрать пропашные культуры и хлеб, как началась зяблевая вспашка, а там подоспели поднятие паров и осенний сев, не давая Танхуму никакой передышки. Он из кожи лез, чтобы вовремя со всем управиться, чтобы, не дай бог, опять не пошли дожди, чтобы успеть все сделать до первых заморозков и первого снега.
И вдруг произошло что-то непонятное: по дороге на запад, поднимая тучи пыли, потянулись колонны немецких солдат.
Стремительное отступление кайзеровских войск всполошило Танхума.
«Как же это так, – думал он, – совсем недавно они так уверенно шли на восток, а теперь бегут назад во все лопатки. Что случилось?»
– Рус пиф-паф! – пытался объяснить ему происходившее попросивший напиться солдат.
– У нас революцион, – не без гордости, но немного растерянно говорил другой.
«Выходит, что и у них будут землю делить по душам. Поэтому-то они и бегут – боятся, как бы, не дай бог, не опоздать к дележу. Ну, совсем как наши солдаты», – разочарованно подумал Танхум.