ТРИ БРАТА
Шрифт:
– Дети – большое богатство, и поэтому без денег никакой наговор тут не поможет. Так положите же деньги на стол, с их помощью мне, может быть, и удастся что-нибудь для вас сделать.
– Деньги? – обеспокоенно переспросил Танхум.
– Ну да, деньги, ведь надо же чем-нибудь заманить бесов, – стала растолковывать знахарка Танхуму свое требование. – Твоя жена должна будет смотреть на них и повторять раз за разом: «Хочу иметь детей, хочу иметь детей…»
Ну что тут поделаешь! И Танхум начал рыться в карманах. Он помнил, что у него там лежат две трёшки, одна пятерка и несколько десяток – десятки он захватил про запас на всякий случай, авось удастся купить на ярмарке что-нибудь для хозяйства, да подешевле. Хоть и ходили слухи, что царские деньги («николаевские») скоро ничего не будут стоить, но в его сознании это не укладывалось, ему казалось, что эти деньги – непреходящая, незыблемая сила. Вот и теперь в его кармане хрустят эти милые его сердцу бумажки, и ему хотелось вытащить обязательно самую мелкую купюру – трешницу, так как он был уверен, что того, что попадет в руки старухи, ему уж не видеть больше, как собственных ушей. Поэтому он долго рылся в кармане и щупал бумажки, но, как назло, вытащил, конечно, десятку. Он было хотел незаметно положить ее обратно, но не тут-то было. Зоркий глаз знахарки не упустил ничего.
– Ну, что же ты, положи ее на стол, – торопила она Танхума.
Танхум понял, что попал впросак, но не отступил.
– А может, и пятерки за глаза, хватит? – начал он торговаться.
– Чем больше, тем лучше, кладите, кладите, а двадцать пять было бы еще лучше, – отпарировала знахарка.
И Танхум сдался. Он отдал десятку знахарке. Авось она поможет… Удовлетворенно хмыкнув, старуха вышла в соседнюю комнату, повозилась там минуту-другую и вернулась с каким-то свертком, завернутым в одеяло.
– Пусть это будет младенчик, – сказала она, – ты качай его на руках, убаюкивай, а я пошепчу наговор. Ну, давай, начнем, скажи: «А-а-а» – и спой песенку.
– А-а-а-а, – покорно повторила Нехама, раскачиваясь и пристукивая ладонью «младенчика».
– Ну, что же ты не поешь? Пой, пой же! – Знахарка явно была недовольна Нехамой и начинала сердиться.
Нехама почувствовала отвращение к темным проделкам старухи. Ей хотелось плюнуть и уйти, но она боялась Танхума, по настоянию которого приехала сюда, и нехотя начала что-то бормотать.
Знахарка тоже шептала что-то похожее на колыбельную, затем схватила со стола яйцо и начала вертеть над головой Нехамы. Разбив это яйцо над стаканом и подлив в него немного мутноватой воды, она приказала ей выпить эту бурду и, когда та с трудом проглотила ее, благословила Нехаму и пожелала ей иметь столько детей, сколько она и ее муж себе желают.
Нехама поблагодарила знахарку и совсем уже собралась уходить, но Танхум никак не мог отойти от стола, где лежала его «красненькая». Он не мог примириться с ее потерей: ведь он дал ее только на время наговора, для дела, так сказать, неужели же у знахарки хватит бесстыдства оставить ее у себя?
И, как будто читая тайные мысли Танхума, знахарка сказала:
– Эти деньги теперь святые. Они помогут мне заманить злого духа и не допустить его к вашему дому.
И, как бы для того, чтобы немного утешить Танхума, знахарка добавила к своим наговорам еще один, трижды плюнула через плечо, приказала плюнуть и обоим супругам и напоследок пожелала им иметь много-много счастья.
Измученный тяжелыми переходами и кровопролитными схватками с кайзеровскими захватчиками, Давид Кабо после изгнания оккупантов получил приказ отправиться со своим продотрядом по деревням и хуторам – собрать продовольствие в помощь голодающим рабочим города.
Перед боевым походом на новый фронт в район Волноваха – Ясиноватая, примыкающий к Донбассу, Давид в своей пылкой речи сказал:
– Враги революции хотят костлявой рукой голода задушить миллионы рабочих, их жен и детей и остановить наше победоносное продвижение вперед. Вот почему борьба за хлеб – это борьба за социализм. Мы отправляемся на новый фронт – фронт борьбы с голодом и разрухой. Не сомневаюсь, что все честные хлеборобы поделятся последним куском со своими братьями рабочими. Они помогут нам взять у кулаков хлеб, который богатеи прячут в ямах, чтобы вызвать голод в стране. Если они нам этот хлеб добровольно не продадут, придется взять его силой.
Днем и ночью продармейцы отряда Кабо самоотверженно боролись за каждый фунт хлеба, отправляя обоз за обозом с продовольствием в пролетарский Донбасс.
Выполнив поставленную перед ним боевую задачу, Кабо получил приказ перебазироваться в район Гончарихи в помощь действовавшему там другому продотряду. В этом районе орудовали бандиты, убивали советских активистов, и пришлось усилить отряд чоновцев.
Добравшись к месту назначения, Давид явился к командиру.
Командир, высокий, с широким скуластым лицом, обрисовал ему обстановку в районе действия своего отряда.
– Я эти места знаю, как свои пять пальцев, – сказал Давид.
– Вы тут бывали? – поинтересовался командир,
– Я здесь вырос.
– Откуда вы?
– Из Садаева.
– Ну и отлично. В таком случае поедете на участок Петерковка – Янисель и попутно заедете в Садаево. У вас там родные?
– Сестра и много родственников… Я там свой человек. Они мне помогут собрать хлеб.
– Возьмите бойцов и отправляйтесь.
– Я обойдусь без бойцов. Пошлите их туда, где они нужнее, а я найду людей на месте в случае надобности.
– Ну, смотрите… Я позвоню в ревком, чтобы вам дали подводу.
Командир вышел и, вернувшись, вручил Давиду мандат.
– Сейчас приедут за вами. Поезжайте и действуйте, вам, как говорится, и карты в руки, – сказал командир на прощанье.
Солнце уже садилось, но Давид решил не мешкать и сразу пуститься в дорогу. Взволнованный предстоящей встречей с родными, он то и дело выходил на крыльцо: вот-вот должна появиться подвода по наряду ревкома.
Наконец к штабу подкатила телега. Возница, немолодой уже человек с худым, сильно заросшим лицом и с глубоко запавшими небольшими глазками, спросил, увидев на крыльце Давида:
– Я должен отвезти кого-то в Петерковку. Не вас ли случайно?
– Меня, меня, я уже давно вас поджидаю.
Давид ушел за вещами, а возница поправил упряжь, разложил на телеге солому, устраивая сиденье поудобней.
Давид вышел, с минуту критически оглядывал лошадей и спросил с незлобивой иронией:
– Не разнесут ли твои орлы телегу, а заодно и нас с тобой?
Но хозяин упряжки заступился за своих лошадей, ответил с достоинством:
– Хоть кони мои и давно не видели овса, а все же показывать им кнут не приходится.