Три Царя
Шрифт:
— Ну так пойдемте со мной, у меня, да и отдохнете. Накормлю, да девчушку отмоем как следует.
— Спасибо тебе, добрая женщина, да будет слава твоему роду, но нам не хотелось бы стеснять тебя своим присутствием, может здесь есть еще где переждал день? Ночлежка при божественных столбцах или кто сарай сдаст на ночь?
— Сарай то вам конюх может сдать, да только там навозом сено пропитано, да и не чище чем на улице. Уж и вправду заставишь девочку ночевать средь зловоний?
Семирод посмотрел по сторонам, выбор действительно был не особо
— Благодарим тебя, отплатим монетой или делом.
— Да кому ж они нужны то, — звонко рассмеялась старушка. — Свои же, вижу ведь. Ничего не надобно нам, пошли поскорей, у меня хлеб в печи.
Насчёт этого она не обманула. Как только они зашли внутрь самой простой и обычной избы, в нос сразу ударил запах свежей выпечки. Маруська шмыгнула носом, а в животе раздалось предательское урчание. Старушка улыбнулась, но сделала вид, что не заметила. Пилорат поставил ведро с речной водой около печи, а корзинка аккуратно поместилась на подоконнике.
— Садитесь, сейчас баньку затоплю, девочку то, как зовут? — спросила она, загремев посудой и доставая длинный ухват.
— Маруська, — коротко ответил Пилорат. — Позволь помочь тебе. Скажи, что мне делать?
— Сыновья мои на заработки уехали, — добро улыбнулась женщина. — Вернуться лишь зимой, а я старая совсем стала, дряхлая. Будь добр, молодчик, натаскай дров в баньку, дальше я уж сама разберусь.
Меридинец бросил взгляд на Семирода, оставляя Маруську на него и отправился. Старушка, едва слышно кряхтя, вытащила чугун с кипящим ягодным киселем, а затем потянулась за широким деревянным садником.
— Позволь мне, — раздался голос Семирода.
Хлеб пах воистину божественно, от чего даже отшельник смог сдержать слюны. Маруська внезапно соскочила с места и подбежала к столешнице, на которой лежали чистые плошки, миски да тарелки. Внезапно девочка обернулась и с лицом виноватого котенка, посмотрела на женщину.
— Расставляй на всех, доченька, — не заставила ждать та. — Отцу своему поставь ту, что побольше.
Маруська пискнула и едва сдержала слезы.
— Ой, доченька, что такое, что я такая старая не так сказала?
Она отвернулась и неуклюже загромыхала посудой.
— Он не… — шепотом попытался пояснить Семирод. — Он её защищает.
Старуха, покачала головой и пожав плечами ответила:
— Бережет, заботится, значится отец, а по крови али нет, это уж пускай боги рассудят.
В тот момент Семирод заметил отдаленный проблеск горя в усталых глазах женщины. Правда ли сыновья ушли на заработки, правда ли вернутся зимой? Перед тем, как дальше отправиться в размышления, он поймал себя на мысли, что даже не спросил имени хозяйки.
— Зовите меня Рожкой. Так все меня кличут, ну и вы не стесняйтесь.
— Я Корост, — ответил Семирод и задумался над странным именем, которое, скорее всего, прозвищем.
В подобных маленьких селениях зачастую имена уходили на дальний план, а прозвища в свою очередь входили в обиход. Как бы то ни было странно, запомнить человека по роду деятельности было проще, нежели по имени рода.
Пилорат вернулся вскоре, отряхивая руки от опилок. Первым делом он посмотрел на Маруську, что расставляла посуду, стараясь не испачкать её кончиками пальцев. Девочка подняла глаза и на её губах мелькнула блеклая тень улыбки.
— Готово, добрая мать. Чем еще я могу услужить? — лицо меридинца сияло серьёзными намерениями, а крупные и могучие черты лица, лишь предавали ему ясности.
Рожка обернулась, утирая руки о длинное серое платье, и махнув рукой проговорила:
— А, уж садись. Обычно я искупала бы гостей, а уж потом накормила, но боязно, что пока банька затопится, слюной подавитесь.
Маруська закончила накрывать на стол и, подойдя к Пилорату, взяла его за руку. Женщина промочила тряпочку в речной воде, в той самой, что принесла в ведре, и подошла к девочке. Маруська, отстранилась и спряталась за спиной меридинца.
— Ну что же ты доченька, умыться нужно перед едой. Где же это боги видовали то, с грязным носом и щеками в саже садиться за стол?!
— Позволь мне, добрая мать.
Пилорат взял тряпочку и, сев на пол, повернулся к девочке. Маруська стояла ровно и смотрела на него большими серыми глазами. Меридинец улыбнулся и, щелкнув её по носу, принялся отмывать сажу. Она зажмурила глаза, но, насупившись, терпела. Когда Маруська открыла глаза, перед ней красовалась налитая груша.
Девочка издала подобие звука мышки и потянулась за фруктом, как вдруг Пилорат спрятал его за спину.
— Покушаем, искупаешься и перед сном скушаешь, договорились?
Маруська быстро закивала. Вновь, во второй раз за такое короткое время, Семирод заметил тень улыбки в уголке её губ. Что же он сделал? Как он смог заслужить доверие столь юного травмированного ребенка. Почему она ему так доверяет, когда сторонится всего белого света? Доверяет плечистому великану, у которого на лице написано, что он всю свою жизнь провел в битвах, а то и убивал. Так почему? Вопрос, ответ на который он хотел знать, но и в тот же момент, боялся груза его значимости.
Девочка потянула его за руку, и они уселись за стол, на котором уже, как по–волшебству, появилась еда. Горшочек молоденькой вареной картошки в сливочном масле, земляничный кисель, свежий, всё еще горячий хлеб, и то, от чего у Маруськи широко раскрылись глаза. Рожка достала из-под пола кувшин парного молока, что надоила из своей кормилицы этим утром. Девочка неосознанно облизнулась и потянула ручки, как вдруг вновь оробела.
— Пей, доченька, не стесняйся. Моя Бурка только самое лучшее молоко дает. Я сыновей своих поила каждое утро. Они выстраивались перед ней как перед невестой, — засмеялась она громко, показывая свои редкие старческие зубы. — Никогда не пропускали стаканчик, так и выросли большими и сильными. Хочешь тоже быть такой же?