Три, четыре, пять, я иду искать
Шрифт:
километров, после чего нырнул в Солнце. Сейчас-то мы знаем, а тогда опять
была паника. С чего бы пришельцы пошли на самоубийство?
– ... Лар, почему ты мне не писала?
Лариса поворачивается ко мне. На лице так и читается сердитое:
"Начинается!"
– Когда ты уходишь к звездам, ты для меня умер. Или хочешь, чтоб
я ночей не спала, поседела
– Лар, не заводись, а? Я же в этот раз недалеко ходил. Внутри системы,
ни одного джампа...
– Хочешь сказать, безопасно, как на автобусе прокатиться? А это что?
– хватает с серванта квиток-распечатку с моей зарплатой и тычет в графу
"Премия за спасение корабля и груза".
– Это что, я спрашиваю? Такие деньги
за просто так дают? Я у Зины спрашивала, ты на два дня опоздал. А мог бы
совсем не вернуться!
– Знаешь, как мне скучно было без твоих писем.
– Знаю!
– сказала - как отрезала.
– Заглянула в твой чемоданчик с
порнографией.
Только этого не доставало до полного счастья.
– Это искусство! Эротическая графика.
– Искусство - это у Рубенса. У тебя - порнографика!
Сажусь на стул верхом.
– А какая разница?
– Чтоб искусство рисовать, надо сперва имя заработать.
Иду в сортир обдумывать эту мудрую мысль. Иногда моя ненаглядная
глупа до гениальности. Хочется проверить содержимое чемоданчика, но только
не при ней. Иначе - скандал на неделю.
Утром Лариса уходит на работу, а я валяюсь в постели до двух часов.
Потом беру себя в руки и начинаю адаптироваться к земной тяжести. Если
адаптироваться пассивно, нужно целых четырнадцать дней. А если активно,
можно уложиться всего в две недели. Медики никак не могут этого понять.
Выбираю первый путь. Потому что до бассейна надо ехать. А в бассейне
– лестницы вверх, лестницы вниз, в душ, в раздевалку... И на каждой
много-много ступенек. Ну его!
Раскрываю чемоданчик, перебираю рисунки. Вроде, все на месте. Достаю
тот, который похож на Ларису, и начинаю реставрационные работы. Рисунок
долго висел на стенке, запылился, местами потерся, линии размазались. У
Зинуленка есть резинка настоящих художников из сырого каучука, цветом
напоминающая янтарь. Она отлично убирает грязь с ватмана.
В детстве родители хотели видеть меня художником. Репетитора
нанимали. Так что с техническими приемами я знаком. Мелочи подправить,
оттенить - могу. Вот недрогнувшей рукой одной линией контур обозначить
– этого мне
точно Лариса.
В самый неподходящий момент, когда на столе десяток карандашей разной
твердости, а я - на кухне, шарю в холодильнике, из школы приходит Зинуленок.
– Пап, это ты маму нарисовал? Здорово!
Точно. Здорово. Влип я здорово. Честно сказать, что рисовал не я?
А КТО? Кто, кроме меня, мог видеть маму В ТАКОМ ВИДЕ? И зарисовать...
Сказать, что эта мадам только похожа на Ларису? А я бы поверил? Вот
рисунок, вокруг - орудия преступления. Как наши - 2М, ТМ, так и импортные
"кохиноры", бритва, стружки в пепельнице, проба грифелей на бумажке.
А рисовал не я... Кто мне поверит?
– Не трогай, еще не закончено.
– Пап, а ты мне этот портрет подаришь? Я его на стенку в рамке
повешу.
– Я хотел его у себя в корабле на стенку повесить.
– Ну пап... Ну пожалуйста... Ты себе еще нарисуешь...
Если б я умел...
– Ладно, скопируем, чтоб тебе экземпляр и мне экземпляр.
Зинуленок уже замеряет линейкой размеры, тащит из-за шкафа рамку.
В рамку портрет никак не вписывается. Мелковат. Я тем временем заканчиваю
реставрационные работы по углам, там, где кнопки были. Кладем рисунок
в огромную папку и топаем в фотомастерскую. Там наш рисунок прогоняют
через сканер размером с праздничный стол. Зинуленок оттирает мастера от
компьютера, начинает умело работать в "фотошопе". Выбирает фон с рисунком
холста, колдует с яркостью, контрастностью, прозрачностью, накладывает фон
на рисунок. Потом рисунок на фон, опять колдует с настройками прозрачности,
размерами холста - и пускает результат на принтер. Я поражен. То, что
вылазит на принтер - это настоящая картина, нарисованная углем на грубом
холсте. И она вдвое больше оригинала - как раз под рамку.
Выводим два экземпляра. Зинуленок на всякий случай скидывает
результат на флэшку, а я предупреждаю мастера, что на рисунке - моя жена.
И если я где-то увижу... Мастер клянется и божится, что блюдет авторские
права, тайну личности и при мне сотрет все рабочие файлы.
Довольные, возвращаемся домой, выбираем место для гвоздя на стене.
За грохотом дрели не слышу, как входит Лариса. Не успеваю предупредить
Зинуленка, и та хвастается картиной в рамке... Что сейчас будет...
Странно. Лариса, кажется, довольна.
– Ах ты мой Врубель!
Не пойму. Вчера это было порнографией. Может, все дело в рамке?