Три цветка и две ели. Третий том
Шрифт:
Они поехали «равниной» – миновали виноградник, протоку, похожую на частые лужицы, затем начался лесок, далее – поля, далее – холмы, далее – горная тропа. Маргарита, честно говоря, тоже заблудилась.
Незадолго до полудня они наконец попали к Гайю – к городку в долине, где проживало около тысячи вольных горожан, и всё же это поселение являлось самым крупным в округе. Городок издали выглядел мило – каменные дома, острые крыши, расписные пирамиды храма. Тогда Маргарита с удивлением узнала от Рагнера, что узорные шатры – это отличие Мартинзы и гордость мартинзанцев (и кто из нас родился в Орензе, прекрасная моя?). За городские стены они заходить не стали – направились на вершину горы, к небольшому, как казалось, замку: желтовато-серому, под рыжими, черепичными крышами. Там хозяин замка обрадовался и гостям, и тому, что к началу службы они, хоть едва, да успели. И сразу повел их в часовню.
Маргарита оделась в тот день как для королевского бала – высоченный, широкий, точно напольная ваза, и крайне неудобный эскоффион заявлял о ее высоком статусе, парчовое в узорах платье блистало солнцем, Филипп нес его шлейф. Да вот ведь, снова она попала впросак: местное светское общество, как и в Ларгосе, отличалось монашеской скромностью в убранстве. Сам хозяин замка, граф Винси Мартиннак, не жаловал «тщеславных одежд», особенно на дамах, о чем не преминул заявить «дорогой гостье» – якобы все эти дамские уловки жалки (именно так и сказал!), губительны для супружества и приносят одни беды. Сына он одевал в красное с одной целью – дабы не потерять его в лесу, но дома мальчик носил черные, серые, коричневые или желтоватые платья, как и у его отца.
После службы случилось поразительное – Рагнер пожелал исповедоваться! Он остался в часовне, а Маргариту провели для отдыха в покой замка, где герцогу и герцогине Раннор предстояло заночевать.
________________
Исповедальня в часовне была одна – небольшая комнатка без окон, темная, с угловым столиком, как в храме, и со всем прочим «алтарным инструментом». Рагнер сел на стул так, чтобы видеть Божьего Сына на распятии, священник занял другой стул.
– Ну… – начал Рагнер, – я хочу покаяться, но… Но сам толком не знаю за что, – посмотрел он на немолодого священника с приятным, умным лицом. – Я убивал, но я рыцарь. Что еще… Всякие пустяки – я нарушаю предписания часов и календаря, посты не соблюдаю, но я воин, и мне опять же можно… Пожалуй… меня вот тут за одну даму совесть мучает. Я не то чтобы ее совратил… как-то так вышло. И я ей ничего не обещал, но… всё равно поступил бесчестно. Я любил ее и, кажется, до сих пор немного люблю. А свою жену люблю по-другому: больше и… трепетнее, что ли. И всё равно – раз, да и вспомню о ней, о другой, о лилии белоснежной. Я ее бросил – ни слова не написал, просто удрал подальше – и всё. Надеюсь, она меня ненавидит, а не ждет…
– Это всё?
– Кажется… За святотатство в Орифе я пожертвовал Святой Земле Меридиан десятину от тунны золота, написал письмо первому кардиналу – покаялся в этом послании… А еще я взял под опеку храм и школу в Брослосе, еще строю новый храм в своем Ларгосе, хочу заказать туда сатурномер со звездой. Оружием своим небогоугодным уж не воюю – я теперь мирный человек, голубя зря не обижу… Еще вот… я с лучшим другом разругался из-за той, другой дамы, но он сам виноват – я мириться приехал, а он на меня с кулаками! Да и потом тоже – пришел пьяным, грубил мне при моих воинах, жене моей доложил про мою измену! Ну кто так делает? А я ему – ничего в ответ, всё ему простил! Я добрый, как ангелок, – и сильно от этого страдаю… Даа! Еще я двэна своего, хотя он тысячу раз заслужил позор и смерть, не предал этим самым позору и смерти. Вот такой я добряк и молодец! За что мне каяться? Вот та, одна дама, – за нее мне стыдно – это да, а остальное – нет!
– Прискорбно, но я никак не могу отпустить вам грехи, брат, – сказал священник. – Вы не раскаиваетесь, а напротив, гордитесь собой. Даже той обманутой дамой невольно хвастаетесь и сами того не осознаете… Давно ли вы имели общение с духовником, брат, давно ли были на исповеди?
– Духовник не духовник, а с одним священником я порой имею душеспасительные беседы. Без него я за Великое Возрождение не покаялся бы, а прибрал бы всё золото себе… Что же до исповеди… Ммм, – задумался Рагнер, – кажется, мне было девятнадцать с половиной. Меня тогда как раз в рыцари посвящали.
– Простите? – округлил глаза священник. – Это сколько лет с тех пор прошло?
– Около четырнадцати…
Священник сурово наказал герцога Раннора: прямо перед застольем наложил на него пенитенцию – строгий пост – хлеб, вода и целомудрие сроком на одну восьмиду, молитва перед ступенями храма в Летние Мистерии и новая исповедь. Лишь затем уже другой священник решит: прощать его или наказывать далее. Покаран герцог Рагнер Раннор был за Гордыню.
Впрочем, Рагнер ничуть не расстроился – помирать уж дней через трое, и глупую пенитенцию он всё равно исполнить не сможет, а значит, и не будет. Маргариту он нашел в спальне замка куда как более взволнованной и хмурой.
– Вот! – гневно ткнула она пальцем в небольшую картину на стене.
– А что, недурно… – с видом знатока наклонил Рагнер голову набок.
Картина от весьма посредственного художника изображала довольного рыцаря с окровавленным мечом, слева от него лежал богато одетый мужчина, справа – женщина. Оба они были порезаны, вернее, расчленены на двенадцать частей прямо в платьях. Головы у дамы не имелось вовсе.
– Рагнер!! – возмущенно смотрела на супруга Маргарита.
– Ну что «Рагнер»? Я эту картинку, что ли, намалевал? Поучительно – муж казнил жену и ее любовника, двух прелюбодеев… Дрожи, жена!
– Я поняла и без тебя, за что так с ними! Но кто, кто такие картины в спальнях вешает? Да в гостевых? Это жутко! И граф этот Винси-Боже-Прости жуткий! А еще он грубиян и явно такой же женоненавистник как отец Виттанд! Кстати, очень мне интересно, его-то жена где? Он небось ее убил в муках тоже!
– Любовь моя, – обнял ее Рагнер, – пусть будет кем угодно, хоть убийцей жен, – ты же не его супруга, а моя. Граф Мартиннак живет в глухой глуши, одичал со своими оленями – вот и груб, ну а картина… Наверно, это такое напоминание гостям, чтобы вели себя подобающе: на свое ложе местных дамочек не тянули, а дамы в покои к юным красавцам ночами не бегали. Мм, – задумался он, – стоило бы в Ларгосце такую дивную картинку повесить…
– Ты только не забудь заказать еще одну, – пробурчала Маргарита, – как мужа сжигают на костре за двоеженство!
– Любимая, будет непонятно, за что его сжигают… Сжигают и рыцарей, и алхимиков, и колдунов… Ладно, никаких картин, пойдем смотреть псарню…
________________
Замок графа Мартиннака и его постройки располагались ярусами; они напоминали лабиринт. Сперва хозяин повел гостей в псарню – свою первую гордость, и там долго рассказывал про собак: ищейки выслеживали кабанов, гончие преследовали оленей, бычьи собаки впивались лосям в шеи, волкодавы, понятно, загрызали волков, борзые ловили в полях кроликов. Охотился граф и на горных козлов, но уже без собак.
– А у вас, Ваша Светлость, в замку есть псарня? – спросил Филипп.
– Есть… – пожал плечами Рагнер. – Но псарня как псарня. В наших лесах оленей не погонишь, зайцев тоже. Собаки – сторожевые и ищейки. Еще у меня есть дертаянский волк, моя Айада.
– Оо? – восхищенно поднял брови Мартиннак. Кажется, он уважал в тот момент Рагнера сильнее всего.
Потом пошли смотреть охотничьи трофеи хозяина. Оленьих голов в коридорах замка было столько, что хватило бы на табун. Кабаны встречались в этих местах намного реже, оттого три их головы удостоились лучшего места на стене в бальной (!) зале. Еще там висел бесчисленный сонм других грустных голов, рогатых или мохнатых, и такое обилие убиенных зверушек тоже выглядело жутко. Граф Мартиннак не нравился герцогине Раннор всё сильнее.