Три цветка и две ели. Второй том

Рина Оре

– Хильде, – громче сказал Рагнер ее золотой спине. – Ты теперь можешь их не слушаться: ни брата, ни деда…

Она ничего не ответила. Рагнер не стал более медлить – быстрым шагом устремился на улицу, прочь из храма. Перепрыгивая ступеньки долгого крыльца, он бодро спустился на площадь Ангелов и свернул влево. Еще надо было дождаться дядю и бабулю, выслушать их напутствия и пожелания об обдуманном супружестве с достойной дамой – он знал заранее их слова. Но всего этого ждал уже будто не он – он и сейчас словно вышел из тела да смотрел на себя со стороны – герцог Раннор стоял среди своих охранителей, между почетной устриной и круглым эшафотом и… глуповато улыбался, оттого что горожане задерживались около него и говорили ему

разные приятные слова: что, благодаря ему, торговля ожила, что к Возрождению они купят гуся, а не курицу, что они его, Рагнера Раннора, очень любят, желают ему великого счастья да здорового потомства. Рагнер не понимал, что такое творится, горожане же собирались полукругом – хотели смотреть на него, а не на то, как король и легендарная королева Орзении покинут храм. Скоро людей стало так много, что Рагнеру пришлось обратиться к ним с речью, поблагодарить и попросить их разойтись. Всё, что он ни говорил, встречали овациями, добродушными улыбками и прославлением его имени.

***

Маргариту утро тридцать второго дня Любви тоже одарило неожиданностью – к ней, в Третий тупик Столярного проезда, наконец соизволила прийти падчерица, вернее, юная баронесса Енриити Нолаонт приехала в сопровождении Дианы Монаро и какого-то молоденького щеголя, испуганно озиравшегося в Малом Лабиринте. Он не захотел войти в дом и даже шагнуть во двор – остался ждать вместе с двумя услужниками на улице. Енриити, разодетая как принцесса, тоже брезгливо кривила губки, переступая порог «Белой башенки». Диана Монаро, до сих пор носившая черный траур, следовала за своей воспитанницей мрачной тенью.

Только Енриити зашла в гостиную и увидела круглое, выпирающее чрево Маргариты, как разъярилась.

– Так и знала! – закричала она. – Ты меня сюда за собой потащила, чтобы лишить наследства отца! Меня – наследства! Моего! Моего отца!

– И что? Затихни! – закричала в ответ Маргарита. – У моего дитя такие же наследные права, как у тебя!

– Наблудила дитя, а как любовник бросил, так твой ублюдок сразу от моего отца?! Шлюха! Посудомойка и прачка! Прачка! Прачка и еще раз прачка!

Диана Монаро стояла в дверях между гостиной и передней – наблюдала, не вмешиваясь, но победоносно улыбаясь под траурной вуалью.

– Лучше успокойтесь вы обе, баронессы Нолаонт! – повысил голос Магнус. – Дева Енриити, вам иначе придется уйти. Поговорите спокойно как люди, а не как две визгливые хрюшки, не поделившие корыто!

Обе баронессы Нолаонт обиделись, но замолчали. Диана Монаро посмотрела через вуаль на Магнуса, как на ничтожество.

– Прошу, присядьте, мона Монаро, – указал Магнус на скамью. – А баронесс Нолаонт я провожу в свой кабинет – кричите там вволю.

– Не указывай нам, что делать, Святой, – съязвила Диана. – Прав у тебя никаких нет! Лучше дрожи за свою шкуру, вероотступник, и помалкивай!

– Вы ошибаетесь: прав у меня поболее, чем у вас, – улыбнулся ей Магнус. – Я стал вольным горожанином Брослоса, имею добрых друзей и защиту закона, вас же могут попросить покинуть двор и Лодэнию хоть сегодня.

– Мы ненадолго к вам, – поднимая голову, холодно проговорила Енриити. – Пришла сообщить своей мачехе, что бумагу, какую мне дал Оливи, с законами о наследстве, я показала другому законнику. И он мне разъяснил, что я смогу освободиться от тебя через суд, ведь доказать прелюбодеяние будет проще простого. Ты проехала по всему Элладанну с непокрытой головой, сидя на коленях у мужика и опозорив имя рода. Итак, теперь ты, мамочка, – с ударением выговорила она, – будешь слушаться меня, иначе в Лиисеме тебе оторвут на эшафоте грудь. Это ты затихни и смирись с тем, что ни ты, ни твой ублюдок, вы ничего не получите из наследства моего отца! Но, может, я позволю вам жить в том убогом имении со свиньями… Отдавай для начала все платья, драгоценности и серебро.

– Убирайся, – тихо ответила Маргарита. – Подавай в суд, если

хочешь, – я ничего не боюсь.

Енриити сузила глаза до узких щелок и стала походить на отца, Ортлиба Совиннака, а заговорила она будто голосом Дианы Монаро.

– В любом случае, – произнесла она. – Скоро уж Патроналий, сорок первый день Любви. Если не родишь до этого срока, то ничего твой выродок без суда унаследовать не сможет. И что-то мне подсказывает, что ты не родишь! И это что-то – убежденность, что ты преступно зачала. Говорю же, не ссорься со мной – иначе кто позаботится об ублюдке без родового имени, когда тебя казнят? Я добрая, но только если меня не злить! Неси сюда платья, драгоценности и серебро – в последний раз по-хорошему говорю! И, кстати, – ехидно улыбнулась Енриити Магнусу, – я скоро выйду замуж и тоже стану лодэтчанкой. И тогда мой супруг, именитый барон, сын весьма и весьма влиятельного графа, позаботится о возвращении в нашу семью всего моего имущества, а матушка моего жениха как истинная меридианка позаботиться о справедливой каре для вероотступников. И твоего дозволения на супружество, – развернулась она к Маргарите, – я спрашивать не собираюсь, прачка!

– Убирайся, – повторила Маргарита.

– Убирайтесь, – открыл им входную дверь и Магнус.

Когда Диана и Енриити ушли, из кухни выглянула испуганная Марлена.

– Дорогая, не тревожься, – подбежала она к Маргарите и обняла ее. – Герцог Раннор обязательно поможет! Не бойся… Я сама ему скажу, если ты…

– Нет, Марлена, – высвободилась Маргарита. – Ты ничего ему не скажешь о моих затруднениях. И вы, Магнус, тоже не говорите. Иначе я уйду… и еще перестану с вами разговаривать.

– Но сейчас Марлена права, а ты нет, – ответил Магнус. – На что ты надеешься? Суд, несомненно, признает прелюбодеяние. В Лиисем тебе нельзя.

– Значит, я не поеду в Лиисем, – спокойно говорила Маргарита. – Мы с дочкой будем жить в Сиренгидии, где нет несвободных людей и нет аристократов, где любой равен в правах. Может, в Леэ переберемся, откуда была моя мама. Я справлюсь, не тревожьтесь обо мне. Средств от продажи ценностей мне хватит на скромный домик и дальнейшую жизнь. В то имение я сама не хочу… Как устроюсь, напишу родным… А Енриити пусть судится, сколько хочет, и, вообще, пусть делает, что хочет. Для меня ее больше нет.

– Но ты лишаешь свое чадо титула, – хмурился Магнус. – Рагнеру это точно не понравится, ведь это и его дитя тоже. Как родители вы вместе должны думать о будущем вашего потомства. В тебе говорит Гордыня. И из-за нее ты накажешь не Рагнера Раннора, а себя и своего любимого ребенка!

– Пожалуй, вы правы, – задумчиво произнесла Маргарита. – Я ему скажу… позднее. Хотя бы подожду до Патроналия: Енриити тоже будет его ждать и пока бездействовать… Да и Лодэнию я покину не раньше весны… Магнус, Марлена, – посмотрела она на них. – Вы должны понять. Я решила жить с дочкой одна – значит, рано или поздно, не будет рядом герцога Раннора. Он скоро женится на своей… Она ему родит других наследников. Не хочу больше сидеть и ждать его, не хочу более на него надеяться. Моих надежд он уже не оправдал. Мне надо учиться жить без него.

***

Покидая дорогу Славы или Позора и выезжая на набережную Госсёрнс, Рагнер вдохнул полной грудью – свобода пахла морем и легким морозцем. У моста с двумя змеями, парадным входом в грандиозный Лодольц, он остановил коня и подозвал худощавого, хмурого молодого мужчину – того, кто, как и Рернот, некогда участвовал в потешном бою у ратуши Элладанна.

– Рунтер, – сказал ему Рагнер, – бери Румольта и Юнна, да давайте в Рюдгксгафхон к озеру Ульол. Мона Фрабвик любит там гулять – и вы до темноты погуляете, но сдайте нам ружья и снимите шарфы. А мы, – посмотрел он на Сиурта, – прогуляемся по Ордрхону. Заглянем в лавки со сластями… и к пекарям тоже. Узнавайте и там про мону Фрабвик. Хоть кто-то же должен что-то знать, раз она там часто бывала.