Три цветка и две ели. Второй том
Шрифт:
Духовные законы писал совет кардиналов, мирские законы – правители земель, воинские законы существовали в виде устоявшихся правил. Грубо говоря, духовный закон определял нормы нравственности для меридианцев, мирской закон регулировал будничную жизнь общины, разрешал имущественные споры и карал за злодеяния, воинский закон поддерживал дисциплину среди воинов.
Итак, согласно мирскому закону, главой семьи был отец. Он господствовал над своей женой, незамужними дочерьми, сынами до их возраста Послушания, тринадцати с половиной лет. Причем своих детей, пока он был их главой, отец мог безнаказанно убить; супругу – покалечить, заточить в монастырь или потребовать ее казни через суд, только не убить: даже после замужества женщину защищало имя ее отца. Высший, духовный закон велел жене выбрать мужа (его волю) между мужем и отцом, а также матерью да детьми. Дед
Венчание – благословление Бога, а также родство по сердцу, завершало вхождение женщины в род. До того, на помолвке, мужчина вводил невесту в свой род как старшую сестру, как ту, какой пока не мог указывать. Помолвка и клятвы на Святой Книге приравнивались к законному союзу, но невеста не могла претендовать на имущество жениха, ведь супружество не вступило в силу и новая семья не образовалась. Прекращали помолвку тоже прилюдно, и разорвать ее могли лишь главы семей. И рыцарь называл свою связь с Прекрасной Дамой родством по сердцу, однако на святынях не клялись, значит, это родство могло быть расторгнуто госпожой-покровительницей – дамой по сердцу. Рыцарь же клялся своим сердцем – чистым, благородным, бесстрашным и добродетельным. Нарушение такой клятвы – предательство собственного сердца, являлось для воина Бога кощунством.
Духовный закон дозволял венчание мужчине и женщине после их взросления, после семи лет, но для мирского закона супружество не вступало в силу до наступления возрастов жениха и невесты, поэтому до этого срока уже замужние отроковицы жили в семье отца и не виделись с мужем. В каждом королевстве эти возраста разнились. В Лодэнии девушки становились невестами в двенадцать лет, юноши – с возраста Послушания. Согласно высшему духовному закону, плотских сношений не могло случиться между братом и сестрой, дедом и внучкой, бабкой и внуком, отцом и дочерью, матерью и сыном. Зато можно было венчаться с двоюродным или троюродным братом (сужэном или тризом), а также с дядей или тетей, но только если они не являлись отцами или матерями по сердцу, то есть вторыми родителями.
«Супружество» подразумевало венчание и признание мирским законом новой семьи – мужчина и женщина отныне шли в одной упряжи и будто тянули воз с детьми и добром. «Женитьба» или «замужество» означали для мирского закона родство по договору – клятвы как на помолвке и плотские отношения без венчания. К примеру, таким способом аристократ делал семьи из своих землеробов. Или похожим способом женились знатнейшие аристократы, прибывающие за невестой в другое королевство – после заключения помолвки и свадебного пиршества, принц мог жить с невестой как с женой и увозил ее полузаконной супругой в свой край, а уже там происходило венчание.
То есть слово было столь же весомо, как и подпись. Но на всякий случай мирской закон давал возможность подкрепить клятву грамотой: родственной или брачной. Родственную грамоту заключали главы семейств без участия невесты и даже без упоминания ее имени, иногда загодя, еще до ее рождения. Даже став бездетной вдовой, женщина, благодаря родственной грамоте, оставалась родной для семьи своего покойного супруга, иначе закон их разводил. Также существовала «брачная грамота» – от слова «брать», так как мужчина писал в ней: «Беру в жены…». Такую грамоту заключали у нотариуса мужчина и женщина, когда сходились без венчания, когда неженатый мужчина не мог венчаться, когда не имел родового имени или попросту не хотел. Женщина не только получала оговоренное имущество и деньги – ее дети, рожденные в замужестве, могли быть признаны законными. Вот только, заключение брачного договора
***
Первый пункт коварного соблазнения по науке Лорко заключался в том, что Рагнер должен был позабыть Маргариту – разумеется, не по-настоящему. Лорко повелел ему не появляться в «Белой башенке» еще пару дней, а потратить их с пользой – помочь ему купить или заказать всё необходимое для турнира. И приказал герцогу Раннору подстричься (а то ужа, экак сильван!).
Тем утром, тридцатого дня Любви, он оставил золото Рагнеру на хранение (правда, не без душевных мук) и покинул его гостиную – друзья договорились встретиться в полдень у оружейников в западной части Большого Лабиринта. Едва Лорко вышел, Рагнеру принесли письмо от епископа: тот сообщал, что церемония развода может пройти в любой день, начиная с новы, тридцать второго для Любви, и что требуется присутствие короля да канцлера Кальсингога. И тот и другой смогли найти время в нову. Бабушка Рагнера тоже согласилась прибыть в храм и разорвать мирный договор (еще она не желала, чтобы ее прилюдно отстраняли от дел и рвали договор без нее).
К нове Лорко уже обзавелся недорогими доспехами, тренером и конем, благо, зная о предстоящем турнире, к нему готовились и горожане. Король, благодушно настроенный к племяннику, разрешил его другу, храбрецу, захватившему в плен Баройского Льва, упражняться с копьем на ристалище Лодольца. Еще Лорко мог оставлять коня в королевской конюшне и там же хранить свои доспехи. Взамен он забыл историю о ножичке и пустом ружье, ведь уже учился быть рыцарем и был готов к самопожертвованию.
А Маргарита к нове обзавелась новым нарядом, вернее, она распорола с боков свое свадебное платье – то, в каком тайно венчалась с Ортлибом Совиннаком, бледно-красное платье, оттенка «куропаткины глаза». Она пришила траурную кайму к подолу юбки, вставила по бокам черные треугольные клинья и подбила верх тонким войлоком. Нарядившись с утра, она решила, что выйдет так на обед – Аргус собирался прийти вечером, на свой третий «званый обед» в «Белой башенке». Магнус более Рагнеру записок не писал – и тот об этих планах Аргуса ничего не подозревал.
И вот она наступила – долгожданная для Рагнера нова, тридцать второй день Любви. Проснувшись затемно, в пятом часу утра, помывшись и побрившись, он обнаружил, что Соолма уже не спит и попросил ее как-нибудь подстричь ему волосы, но не коротко, ведь желал вернуть длину, к какой привык. А оброс он лохмато: челка падала ему на глаза, что-то непонятное творилось на затылке, и без берета герцог Раннор на самом деле выглядел, как сильванин. Соолма проредила ему челку, но не стала уменьшать длину на затылке и висках, придав его темно-русым волосам форму колокольчика.
– В кого ты меня превратила? – улыбался Рагнер, разглядывая себя в настенном зеркале. – Я похож на Эгонна Гельдора двухлетней давности. Надо бы теперь золотой камзол себе справить… Превеликое спасибо! – поцеловал он руку Соолмы. – Так намного лучше. Что же я без тебя бы делал?
Они были в его спальне, у широкого умывального стола. Рагнер отошел к постели, где лежал его парадный камзол с хихикающими рожицами Смерти – в нем он венчался, в нем собирался и развестись. Не стесняясь подруги, он стал снимать рубашку, чтобы одеть свежую. И вдруг Соолма подошла к нему, нежно овила его руками и поцеловала его в оголенную спину, но не в меридианский крест, а рядом. Рагнеру были приятны и ее ласки, и ее нежность, и этот поцелуй. Полумрак, таинственный свет свечей и женское тепло в холодной, стылой спальне сделали свое дело – Соолма скользнула в его объятия, он же нашел ее губы, родные и ничего не требующие от него губы. Можно было не венчаться с Соолмой, не тревожиться о детях, не волноваться вообще ни о чем – она всегда заботилась о нем лучше, чем кто-либо еще… лучше, чем даже его мать…
Эта мысль его отрезвила. Рагнер понял, что лежит на ложе, а Соолма – на нем – жадно целует его в шею, ласкает его и раздевает, что ее рука уж забралась в его белье.
– Не адо… – выдохнул он и, повернувшись на бок, сбросил с себя Соолму – прямо на свой камзол, что лежал рядом. После чего Рагнер резко встал, поправил белье и заговорил, не поворачиваясь к ней лицом:
– Соолма, я не желаю… Я только всё для себя распутал и не хочу вновь запутаться. Трех женщин – я никак не вынесу! Я хочу одну и хочу не отвлекаться. У меня много дел в Ларгосе, а я устаю! Нет еще стекольни, а до пушек я вовсе не добрался. С вами тремя – никогда не доберусь.