Три цветка и две ели. Второй том
Шрифт:
Он опять задумался.
– Значит: Маргарита – достойная дама, раз букеты не для нее… – произнес он. – И, выходит, Лилия – нет, раз сошлась в мой букет…
– Или ты – козел, – весело добавил Лорко. – Насовращал красулек и желашь уж поутру в окошко смыться. Не тябе меня учивать цалмудрию, сластолюбвяц! И я те ащя морду начищу за моёйную мачаху, как жанюсь!
***
Аргус покинул «Белую башенку» в середине часа Трезвения. Едва за ним и Магнусом закрылась дверь, Марлена села на скамью к Маргарите.
– И почему ты ему не сказала, что не стоит завтра приходить? – строго спросила она подругу. – И не говори мне ничего – я уже всё слышала, – прервала она возражения Маргариты. – Слышала про Совиннака. Он так же ходил обедать в мой дом, а потом брата моего убил да на тебе женился.
– Марлена… – оторопела Маргарита. – Я вовсе… Я съеду раз так, – расстроилась она. – Я не хочу всё это слышать: что я виновата в предательстве Рагнера, в убийстве Иама и твоей, – дрогнул ее голос, – загубленной душе.
– Но нет… – сразу сменила тон Марлена. – Я не хочу, чтобы ты съезжала. Я лишь желаю, чтобы ты думала о последствиях… Я же люблю тебя.
– Так не любят, – заплакала Маргарита. – Мне нужна поддержка, чтобы говорили, что я права…
– Но если ты не права!
В этот момент зашел Магнус, и Маргарита, вытирая глаза, сказала:
– Магнус, Марлена, извините, но я хочу пожить одна. Найди мне, Магнус, какое-нибудь жилье, пожалуйста. Или я Аргуса завтра попрошу…
Магнус с укором посмотрел на Марлену, но после улыбнулся.
– Пока ты не съехала, то пошли к посуде, – сказал он Маргарите. – А Марлена приберет гостиную.
– Нет, я с вами пойду, – не согласилась Марлена. – Вы оба плохо моете посуду и начищаете приборы.
– Я, вообще-то, посудомойкой была, – обиженно пробурчала Маргарита. – Сам герцог Лиисемский был доволен, а ты – нет!
– Любимая, прибери, пожалуйста, гостиную. Иное мне не по нраву, – строго добавил Магнус.
– Ну хорошо. Только… ладно, хорошо…
Марлена начала вытряхивать скатерти и покрывало, подметать пол и собирать угли в металлическую корзину, какую ставили в спальне Маргариты, ведь она проживала в детской, значит, камина там не имелось. Маргарита и Магнус прошли в кухню. Здесь господствовал не уют, а порядок: сковородки и разные поварские инструменты были развешаны по стенам, по росту и размеру, в углу у очага встал еще один столик, и над ним собрались веники сухих трав, плетенки лука и чеснока, гирлянды сушеных фруктов, грибов и шишек. Далее, у стены, громоздился грубый буфет, с кастрюлями и горшками на его крыше. В центре узкой комнатки протянулся длинный стол для готовки – на нем дожидались хозяев лоханка с чистой водой и медный тазик, в каком мокла посуда. Еще одна дверь вела из кухни в темную кладовую; ее Магнус занял под кабинет – и там он, как возмущалась Марлена, «выжигал себе глаза», что-то читая при свете лучины или записывая. Магнус говорил своей возлюбленной, что просто привык к научному труду и то, что он «марает», это ничего не значащая писанина.
Магнус доставал из тазика посуду, споласкивал ее в лоханке, вытирал и давал Маргарите, чтобы она протерла тарелки льняным полотенцем насухо.
– Тебе не стоит никуда переезжать, – сказал он. – Я поговорю с Марленой, и она оставит тебя в покое. Ты должна понять, что ею движет любовь к тебе, что она строга как любящая мать, ведь детей у нас нет. Я объясню ей, что ты взрослая и живешь своей жизнью. И раз ты взрослая, то должна думать о чаде, что носишь. Одной тебе сейчас никак нельзя жить. Тебе же придется таскать воду и дрова, разжигать очаг и камин… И ты уже заплатила нам за постой, – улыбнулся Магнус. – Эти средства нам крайне важны: я зарабатываю сущие пустяки в своей школе. Как Марлена умудряется вести хозяйство, я иногда поражаюсь…
Маргарита молчала, не возражая и не соглашаясь, – с печальным лицом она вытирала тарелки и отставляла их на стол.
– И против Аргуса я не имею ничего против, – добавил Магнус. – Пусть хоть каждый день приходит. Мы провели чудесный вечер. Раз ему одиноко и нам тоже, то… Лично я считаю, что он просто по-приятельски зашел. Он вовсе не глупец и еще видит твое чрево.
– Брат Амадей, – задумавшись, произнесла Маргарита его прежнее имя, – а вы что скажете? Про Рагнера и про меня? Я же верно поступила? Или нет?
– Я не знаю, что сказать, – вздохнул Магнус. – И когда не знаю, то доверяюсь Божьей воле… Уверен, тебя не зря привело в Брослос. Значит: есть на то Его замысел.
– Ну хоть что-то вы можете сказать?
– Зачем? Ведь ты ни разу не последовала ни одному моему совету.
– Это не так. Я всегда вас слушала. И мне важно сейчас поговорить… А с Марленой я не могу – она меня не слушает и не пытается понять.
– Как священник я поддержал бы Марлену. Ты жила в блуде и понесла, а твой муж не отказался от тебя или от вашего дитя. Рагнер бы обвенчался с тобой, хоть завтра, поскольку успел привыкнуть к этой мысли. Но чем больше времени пройдет, тем меньше он будет этого желать. И не потому, что не любит тебя, а потому что привыкает к другой мысли и другой жизни. Брат Амадей сказал бы, что ты должна принять его, пока не поздно, ведь он раскаивается.
– Не раскаивается, – утерла глаз Маргарита. – Та дрянь приходила в порт с ним прощаться. И он подошел к ней. Я не видела, что он делал, но, возможно, он даже ее поцеловал. Она выглядела довольной… Почему мужчины лгут? Почему изменяют? Это потому что я скверная? С позорной славой… Недостойная имени герцогини Раннор? Скажите мне честно, очень прошу.
– То, что ты достойна войти в род Раннор, Рагнер уже давно решил. И ты не скверная, а очень добрая и умеешь любить – ты будто объята светом, – не зря Рагнер сразу тебя заметил и полюбил, а до этого – Совиннак. А измены… Марлене не говори, – понизил он голос, – но и я не избежал соблазна. Только в своих мыслях, – уточнил он. – В мою школу по благодареньям приходят женщины… не самые нравственно строгие. Я думаю, они лупы или даже портовые девки. Желают научиться писать и читать хотя бы по-лодэтски. Из-за своего ремесла они не могут не посылать завлекающих взглядов – слишком привыкли. И среди них есть очень красивые дамы, просто очень… У меня порой появлялась мысль, что можно было бы уединиться с красавицей, ведь у меня была всего одна женщина, а Марлена ничего не узнает.
– Но вы же не уединились…
– Нет, но перед красотой и женскими чарами устоять крайне сложно – вот, что я хотел сказать. Я бывший священник – и привык к праведной жизни, к тому же нас учили, как справляться с подобными искушениями. Благодаря знанию, я могу объяснить позывы плоти и погасить их своим разумом или молитвой… А Рагнер – не бывший священник, да и не молится тоже. И, честно говоря, я считаю, что он повел себя с тобой недостойно – и скорее это он недостоин тебя. Как Магнус я бы посоветовал тебе его не прощать. И года не прошло, а он уже тебе изменил. Думаю, будет изменять и в будущем. Если ты его простишь, то должна быть к этому готова: принять его измены вместе с ним. А если не можешь, то лучше вам не сходиться вновь. Впрочем, – улыбнулся Магнус, – ты же никогда не слушаешь моих советов…
– На этот раз я последую вашему слову, – твердо сказала Маргарита. – Как бы ни было больно и как бы ни хотелось иного, никогда его не прощу.
Но ночью к ней не шел сон, зато по щекам катились слезы – в эту ночь, на исходе двадцать девятого дня Любви, она осознала, что ее прежняя жизнь окончательно разрушилась – будто раньше в чаше была трещина, какая росла, а сегодня трещина расколола чашу, и вся вода, вся любовь, их нее вылилась. В новой жизни полыхали обиды, вражда и боль – такая сильная боль, что хотелось вылезти из теплой постели и, не думая, прыгнуть из окна в вечный холод. Однако надежда в новой жизни тоже была – Маргарита мечтала быстрее познакомиться с человечком, которого она бесконечно любила и знала, что не разлюбит его никогда. Этот еще нерожденный человечек как Ангел Божий словно держал ее в небе, не давая совершить душегубительный поступок. Ее ангел, ее Ангелика, ее дорогая дочка…