Три дня иного времени
Шрифт:
– Есть трагические противоречия, которые примирить и даже описать словами очень сложно, Ника, - заговорил он.
– Я вся внимание, только дайте мне слово, что сейчас будете говорить чистую правду, точней, только то, во что сами верите, а не по долгу службы.
– Какой службы?
– удивился он.
– Вы меня за кого-то другого принимаете.
– Вы даёте такое слово?
– Да, конечно! Вы спрашиваете меня, как я сочетаю, и наверняка намекаете на то, что были люди и поумнее нас с вами, всеми уважаемые теоретики марксизма-ленинизма, которые в Советской России не видели никакого места для религии. Но знаете ли вы, Ника, что такое коммунизм вообще? И что такое Советский Союз в частности?
– Нет...
–
Мой гость встал, прямо с чашкой в руке, его мыслям было тесно в кресле, так что я успела испугаться за ковёр. Но всё же спросила:
– Христианский, значит?
– Да, это христианский проект, - повторил он убеждённо.
– Я не говорю обо всех признаках коммунистического культа с его огромным числом святых и мучеников, которого не знала ни одна религия, кроме христианства и коммунизма. А 'Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить' - что это, как не идея божественного бессмертия, точней, смерти и воскрешения? Да и сама идея устроить поклонение мощам в Мавзолее тоже никак не атеистическая, верно? Но я говорю не про внешние признаки. Подумайте сами, - продолжил он робко, не вполне уверенно, как бы сокровенное, но чем дальше, тем больше оживлялся: - где ещё, в какой ещё стране мира осуществилась - нет, не осуществилась, но начала осуществляться - идея земного рая и Царства Божьего на земле, идея преображённого государства, в котором люди получат право на счастье соборно, целокупно, а не сословно или индивидуалистически, в котором все люди устремятся к настоящей человечности, в котором промышление о добре и красоте, забота о ближнем перестанут быть редкостью, а станут повседневностью и нормой жизни? Это ведь то сокровенное 'Б'yди! Б'yди!', что вышло из кельи старца Зосимы как несмелая мечта отдельных высоких праведников и духовидцев - и уже какой большой земной путь пройден к ней! Всеобщее бесплатное образование, бесплатная медицина, бесплатное жильё, чего, уверяю вас, больше нет нигде в мире; повсеместное просвещение, общая любовь к книге, воспитание с детства чуткости к художественному творчеству - разве всё это уже не шаги к заветному 'Б'yди! Б'yди!'? Да, они ещё недостаточные, но уже какие значительные! Какая другая страна, кроме Советского Союза, сумела ещё так приблизиться к этой мечте?
– К чему приблизиться, к чему?
– перебила я.
– Я вас не совсем понимаю: я не знаю ничего про старца Зосиму, и что такое 'Б'yди!'? К коммунизму? Или к царству божьему?
– К обществу, преображённому в духе Христа!
– Ко второму, значит. Очень любопытно, очень... Только в нашем 'царстве божьем' нет бога, вы это забыли!
Август поставил чашку на столик и вернулся туда, куда стоял. Выпрямился, облокотившись спиной на гарнитур 'Вечер'.
– Да, - согласился он тихо.
– У вас нет Бога. И на этом вся страна однажды может споткнуться.
Долго мы смотрели друг на друга, ничего не говоря.
Жгуче интересно и жутко слушать такие рассуждения. Не в первый раз я слышала критику 'самого справедливого строя', и слушала очень внимательно, не из склонности к бунту, а из желания разобраться, понять, что правда. И сейчас я пыталась не пропустить ни слова, поэтому, хоть не поняла и половины, поняла одно: это - совсем непривычные для меня идеи: не Солженицын, и не Сахаров, и не 'Голос Америки' даже. Что-то, зачерпнутое из другого водоёма мысли, и наверное, это более глубокий, совсем особый водоём. Что-то, пожалуй, русское, до чёрной земли русское, но только явно не советское, по крайней мере, не 'советское' в духе 'Взвейтесь, кострами!', это уж наверняка. И разве это критика? Это похвала, но с какой неожиданной стороны! Уж наверняка ни ортодоксы, ни сахаровцы не согласятся с такой похвалой.
Откуда он взял все эти мысли?
Кто он такой, чёрт его побери?
XI
– Вот, хотела вам сказать: 'Вазу не разбейте', - пробормотала я насмешливо, чтобы скрыть свою тревогу.
– Жаль, что вы уже успокоились.
– Какую ещё вазу?
– Это из книжки одного писателя...
– Вазу - в том значении, что я - Идиот?
– мгновенно догадался Август.
Я кивнула, что мне ещё оставалось. И покраснела густо (а что ещё было делать?). Мой гость осторожно сел рядом в кресло.
– Мне папа посоветовал прочитать эту книжку, - пояснила я извиняющимся тоном.
– Хорошая книжка, - серьёзно согласился он.
– Ваш отец - очень неглупый человек. Кстати, он ведь...
– я перехватила взгляд моего гостя на часы.
– Нет, он сегодня ещё не приедет, - поспешила я объяснить.
– Но сегодня вечером могут прийти девчата из нашей группы и ещё... кое-какие ребята. Вот бы вам с ними поговорить! А я бы послушала...
– И посмеялись бы?
– Почему посмеялась? Ах, вы всё про 'Идиота', подвернулся же он мне... Не надо мне из себя умную строить, вот и весь сказ! Нет, не посмеялась бы. Неужели вы не понимаете, Август, что я потому и пытаюсь быть насмешливой, что мне, ну... очень неловко это слушать.
– Почему?
– Потому что больших размеров мысли не вмешаются в мою маленькую девичью голову, вот почему. И иногда даже думаю: а вдруг... ('Нет, нет, этого ни в коем случае нельзя говорить!' - вспорхнула мысль.)
– Вдруг - что?
– Я не скажу.
– Вдруг я нездоров?
– Зачем вы так угадываете? Это безжалостно.
– А если я нездоров, то вы меня... сдадите в клинику, пожалуй?
– Нет, - шепнула я стыдливо.
– Я бы вас лечила...
Снова мы долго смотрели друг другу в глаза. Я закусила губу, чтобы не рассмеяться над собой (или не заплакать, не знаю).
– Вечером придут ваши подруги - это во сколько же вечером?
– первым нашёлся Август.
– Давайте посчитаем, - я выдохнула с облегчением оттого, что мы миновали это напряжение. Человек - существо земное, чистым духом ему жить очень утомительно.
– Когда мы встретили Анжелу, она шла в 'Сказку', значит, экзамен у всех уже приняли. Ну, допустим, посидят они там до трёх, а после ко мне соберутся...
– Уже собрались: три часа.
– Если собрались, то через полчаса будут, а если в магазин зайдут, то в четыре. Вы ведь... их дождётесь? Пожалуйста, - прибавила я очень тихо.
– У вас есть... какая-то особая причина, по которой вы пр'oсите, чтобы я остался?
– догадался он.
– Вы их боитесь?
– Я, во-первых, себя боюсь, - заявила я бесхитростно.
– Это я с вами хорошая и умная советская девочка, а с ними вина напьюсь и буду песни орать.
– Хотите, чтобы я приглядел за вами?
– Не улыбайтесь, и хочу. А ещё, во-вторых, я боюсь, что Никита приедет тоже, и поэтому...
– Я ничего не знаю про вашего Никиту, - рассудительно заметил Август.
– Поэтому вам придётся объяснить ситуацию, чтобы я хоть понимал, что мне нужно делать, а чего лучше не делать...
– Да, придётся, и я понимаю, но мне стыдно, потому что... Вы не поднимете меня на смех? И никому другому не расскажете?
– Чего вы ждёте, Вероника: неужели я отвечу 'да'? Да мне и некому рассказывать. Там, где я живу, это мало кого заинтересует...
– Верно: кому там в Новосибирске интересны мои проблемы!
– сообразила я.
– Я уже почти начала, только не торопите меня, дайте мне с духом собраться...
XII
И я, собравшись с духом, рассказала моему гостю всё: как на первом курсе познакомилась с Никитой, тогда студентом мединститута, у кого-то в гостях, как заслушивалась его песнями и дерзкими речами на грани антисоветчины, как влюбилась в него без памяти, как он стал выделять меня среди прочих девчонок, как мы проводили время вместе, как однажды...