Три дня иного времени
Шрифт:
– Мы договаривались о трёх!
– Нет, о шести. Поздно, я написал сумму прописью, не исправить.
– Почерк у вас аховый, конечно... А ну вас!
– рассмеялась я, пряча рубль и пятёрку.
– Сорите деньгами на здоровье, мне-то что!
– А теперь всерьёз, - мой 'арендатор' чуть нахмурился.
– Вы правда меня пускаете пожить?
– Ну конечно!
– поразилась я.
– Вы думали, я ради забавы всё сочинила?
– Благодарен вам ужасно. Я уеду прямо сейчас: мне хочется ещё замерить дневной фон. Вернусь около одиннадцати вечера.
–
– Вы запомнили, как идти до остановки троллейбуса?
– Вы мне лучше скажите: в справочнике есть телефоны такси?
– Телефон, он один. На форзаце написан карандашом.
– Спасибо!
Август ушёл в коридор и вызвал по телефону такси. Я вышла тоже: зажечь свет и проводить гостя.
– Удивляюсь уже второй раз, как вы говорите по телефону, - призналась я, когда он положил трубку.
– А как я говорю?
– С уверенностью в своём праве и в том, что вам не откажут. Я... приготовлю вечером ужин?
– спросила я вдруг просто, тихо, по-женски.
Август покачал головой:
– Только если для себя: я не ем вечером.
– Что так?
– Тибетские йоги не советуют.
– Снова шутите!
– Серьёзен как никогда: прочитал недавно на стене у...
– На какой ещё стене?
– Ну, в стенгазете в нашем НИИ, неужели непонятно?
– Так бы сразу и говорили...
– Спасибо вам, Ника, чудесный человек, спасибо огромное, и до вечера!
Дверь хлопнула.
XIV
Время до возвращения гостя нужно было чем-то занять, и в обычный день я этим бы не затруднилась, но сегодня всё, как назло, валилось из рук. Книжка не читалась, телевизор не смотрелся, домашние дела не делались. Какая ещё книжка? Какой телевизор? Какие домашние дела?
Совершенно нехозяйственными делами я теперь заполняла своё время. Повертелась перед зеркалом, сняла гребешок, рассыпала волосы по плечам (скверно). Стянула в хвост резинкой (скверно). Попробовала плести косу и бросила. Вернулась к заколке.
Тронула губы помадой, совсем немного.
Переодевшись в домашнее, снова пошла к зеркалу, осталась недовольна своим затрапезным видом, и вдруг достала из шкафа два лучших платья: клетчатое и голубое. Голубое открывает руки: это, пожалуй, нескромно, что ещё может подумать товарищ научный работник... Он ведь уже взрослый мужчина, не мальчишка, даже не ровесник! Голова идёт кругом... Не рано ли только она идёт кругом? У него обратный билет на понедельник... А вот клетчатое будет в самый раз. Мне и Лидочка, как была в нём, завидовала, а зависть - верный знак...
Надеть рижские янтарные бусы или нет?
Неужели Юсуповы были князьями? Я бы не хвалилась на его месте: придумал чем хвастаться... И неужели к чаю ничего не будет? Ведь не откажется от чаю вечером... Надо добежать до гастронома, купить тортик. Я так и сделала: расщедрилась на 'Сказку' за рубль девяносто. Пусть каждый видит, что я не жадина, не торговка и не выгодоприобретательница, а честная советская девушка.
Советская я или не советская, всё-таки? Судя по тому, что не веду себя, как Анжела, хочется верить, что советская. (Неужели это правда, про использование мужчин? Фу, не надо об этом думать.) А вот ещё вопрос: смазать ли зам'oк на двери? Масло в маслёнке, маслёнка на антресоли, достать и несколько капель уронить - минутное дело, и если не смазать, неслышно не повернёшь (мало ли ночью потребуется выйти по житейской надобности). А если смазать, отец вернётся и заметит, пожалуй. Спросит: зачем зам'oк смазан? Тогда и придётся всё рассказать. Ну и что же, и рассказать: как будто что-то ужасное, что-то преступное совершилось. Беспечное - пожалуй, но не ужасное ведь, не преступное.
Или не говорить отцу ничего? Обидится же ещё, скажет: или мало денег оставляю тебе? Что это, красавица, у тебя, дочки руководящего работника, за мелкобуржуазные повадки?
Ближе к ночи я всё-таки попробовала читать книжку, но задремала с книжкой на диване в большой комнате - и проснулась от звонка в дверь.
Август пришёл усталый и еле нашёл силы улыбнуться мне в качестве приветствия.
– Вы спали, - заметил он (увидел на щеке след от диванной подушки? Или просто надо причёсываться?).
– Стыжусь за то, что вас разбудил.
– Я согрею чаю. Я купила торт специально для вас.
– А как же тибетские йоги?
– шутливо попробовал он отбояриться от моего торта.
– По маленькому кусочку, пожалуйста! Иначе вы меня обидите как хозяйку. Хотя хозяйка из меня никудышная...
Мы пили чай и молчали. Как будто это молчание что-то новое создавало между нами: ту робость, ту неловкость, которая уже знак не просто дружбы... Август нарушил его лаконичным сообщением:
– Сегодня узнал, что у меня меньше времени, чем я думал. Мне придётся уехать не во вторник, а послезавтра.
– Очень жаль, - только и сумела я сказать.
– И мне, - признался он.
– И ещё жаль, что вам жаль. Ника, милая, не привязывайтесь ко мне, пожалуйста!
– Кто вам сказал, что я привязываюсь?
– Ваше платье, ваши бусы, ваша губная помада. Правда, я бы не носил именно бусы на вашем месте: они с клетчатым платьем никак не рифмуются. Оно само по себе красивое.
– 'Красивое'... Спасибо, хоть это оценили! Вы ужасный человек, противный, невозможный!
– А вы очень симпатичная девушка, и вам бусы совсем лишние.
– Назло теперь не сниму, и не надо расточать мне пошлые комплименты.
– Это не комплименты, а правда. Но и вы тоже правы, - вдруг грустно согласился он.
– Исключительная пошлость - поздним вечером говорить девушке комплименты, будто я добираюсь до вас. Даю вам слово, что даже...
– Перестаньте!
– почти крикнула я.
– Не надо мне никаких ваших слов, и хватит на сегодня воспитательных бесед, всё! Постельное бельё я сложила на кровати, ваша комната самая дальняя, доброй ночи!