Три дня иного времени
Шрифт:
Август кивнул в ответ на моё 'Доброй ночи', будто говоря этим своим кивком: что возьмёшь со скандальной девицы? Хоть чаю без неё попью спокойно... А я встала, ушла в отцовский кабинет, заперла дверь, упала на диван и заплакала без всякой причины. О чём я плакала? Может быть, просто мне хотелось кинуться ему на шею, и самой себе я в этом признаться стыдилась?
XV
Около трёх часов ночи я проснулась от какого-то шума, вроде прибоя. Шум был только у меня в ушах: от стука
Нет, ничего не произошло, но я сама встала и, накинув халат, на цыпочках подошла к двери.
'Зачем я встала?
– побежали мысли.
– Потому что хочу в уборную. Но это же неправда! Тогда на кухню, выпить стакан воды. И это неправда. А что - правда? Правда то, что если он сейчас стоит за этой дверью, надо выйти и этим его обезоружить. Сурово указать, что так делать нельзя. И пусть видит, что не боюсь я его нисколечко'.
Решительно я повернула ручку замка и распахнула дверь.
Ну разумеется, никого. Что это за ерунда мне забралась в голову?
Поставь себя на его место, милочка: ну неужели ты, будь ты мужчиной, воспользовалась бы беззащитностью девушки в пустой квартире?
Нет, конечно, и надо выбросить этот вздор из головы, и вернуться в постель, и лечь, и спать спокойно до утра. Но... но если уж дверь всё равно открыта, отчего бы не дойти так же тихо, на цыпочках, до большой комнаты и не посмотреть, горит ли под его дверью свет или нет?
А зачем это нужно? Как же зачем! Если спит гость - всё в порядке. А если не спит - то лежит и замышляет что-то нехорошее, и про такие замыслы лучше знать заранее.
Бесшумно я перебралась в большую комнату, и ещё более проворно застучало сердце. Так и есть: узкая полоска света под дверью.
А что значит его бодрствование? Каждому ведь ясно, что оно значит! Надо войти, ошеломить и пристыдить, а не прятать, как страус, голову в песок.
Или... это будет очень грубо? Разве он виноват?
Но тогда... тогда всё равно надо войти, чтобы...
Нет, какая глупость!
Но откуда это чувство, что надо войти?
Ведь это нравственное чувство? Или совершенно безнравственное?
Ведь войти нужно, чтобы покончить с неопределённостью, правда? Чтобы объяснить раз и навсегда, что...
А если он просто заснуть не может на новом месте?
А если - из-за головной боли не спит? И таблетки анальгина ему подать некому...
Быстрым шагом я подошла к двери своей комнаты и постучала.
– Войдите!
– раздалось негромкое.
XVI
Август полусидел-полулежал в постели в рубашке, прикрытый до пояса одеялом, держа на коленях свой огромный блокнот-гроссбух. Видимо, делал записи или перечитывал уже сделанные. Так он работает, учёный человек! Огромное облегчение. И (стыдно признаться) небольшое разочарование.
– У вас всё хорошо?
– спросила я полушёпотом.
– Да... это, наверное, дурно, что я свет жгу?
– забеспокоился он.
– Нет-нет, ничего, только ночью кто же работает... Может быть, вам... чаю сделать?
– Спасибо, не нужно: чайник будет шуметь, разбудит соседей.
('А ведь верно!')
Следовало извиниться и уйти.
А я вместо этого решительно подошла к его (своей) постели и села рядом на пол, на колени. (Не чтобы как-то унизиться, а чтобы показать степень доверия: только рядом с близкими друзьями можно позволить себе так присесть.)
Август закрыл свой блокнот и поглядел на меня как-то беспомощно, почти испуганно.
– Куда вы на пол? Простудитесь...
– Нет, ерунда, топят же отлично. Я хочу немного поговорить с вами, Август, если только не очень отвлекаю вас от ваших научных занятий.
– Нет, ничего: с точностью выше семнадцати минут конец периода всё равно не рассчитать, да и зачем это нужно... Я готов вас слушать и говорить.
– Вы мне позволите быть откровенной?
– Думаю, что в... три ночи нет никакого смысла быть неискренним. Вы замечали, что ночью люди обычно всегда искреннее, чем днём?
– Замечала. Вы очень мне понравились. По-человечески и, стыдно сказать, по-мужски. Вы даже соизволили это заметить с вашим непревзойдённым тактом.
– Это юмор, понимаю.
– Да... нет... А я ведь тоже, кажется, не дурнушка.
– Красавица, что там.
– Перестаньте, я не на комплимент напрашиваюсь! И всё равно ведёте вы себя очень сдержанно...
Август улыбнулся:
– Это ставится мне в упрёк?
– Нет, не ставится. Это рыцарское поведение, я очень вам за него благодарна. Я тоже не сторонница 'животных страстей', я за порядочность и красоту в человеческих отношениях. Но... вы как будто боитесь даже жеста, даже взгляда лишнего, будто я от него сломаюсь. Поэтому думаю, что за вами стоит какая-то тайна, Август. Может быть, очень банальная тайна, вроде того, что вы женаты...
– Нет, я же говорил вам.
– И даёте слово?
– Даю.
– Тогда другая тайна. Откройте мне её! Вы не представляете, с каким... каким дружелюбием я отношусь к вам и как хотела бы вам помочь...
Долго, долго и без всяких слов мы смотрели друг другу в глаза. Август медленно, грустно покачал головой. Заговорил:
– Милая, хорошая девушка, я не чувствую себя вправе делиться этой тайной.
– Это... как-то связано с вашей работой?
– Связано.
– Вы дали подписку о неразглашении? Или вообще это государственный секрет?
– Нет, не давал, и не государственный секрет. Но это тайна того рода, которая не делает никого счастливей. Она не постыдная, просто печальная. Я появился в вашей жизни всего на три дня. Зачем мне вас огорчать ни за что ни про что?
– Вы уверены, что только на три?
– С математической точностью.
– А вдруг я однажды соберусь в Новосибирск?
Даже подобие улыбки пропало с его лица.
– Вы не сможете там жить. Там... очень холодно, с непривычки невозможно.
– Вот чушь какая: Ярославль - тоже не Ташкент!