Три глотка одиночества
Шрифт:
Хотя одни только молнии чего только стоят… Посмотрев на то, какими причудливыми змеевидными кольцами и полосами переплетаются они друг с другом, будто играя, а, может, под видом игры вступая в смертельную схватку, действительно понимаешь, что попал в какое-то совершенно особенное и неземное место.
Но я не удивлялась. Я давно уже не удивляюсь. Даже горе, склоны которой надежно хранил серый туман, даже Элеоноре, превратившейся в белого почтового голубя, даже себе, упавшей с высоты третьего этажа и не сломавшей ни руки, ни ноги… Это последнее, пожалуй,
Но я не удивлялась. Сил не было, ни физических, ни душевных.
Устала я. Той усталостью, которую не зря называют «мертвой», потому что в таком состоянии смерть действительно начинает обнаруживать некоторые приятные свои стороны.
Например, покой. Отсутствие необходимости куда-то ползти, цепляться за ненадежные каменные выступы и клочки сухой травы, переругиваться с Элеонорой. Ругалась я, конечно, скорее по инерции, и так было ясно, что идти надо. Но перебранка, тянувшаяся ни шатко, ни валко, не затихавшая от одного моего ослиного упрямства, хоть как-то позволяла выпустить пар.
Лично мне это было необходимо.
В конце концов, мы все-таки набрели на лестницу.
Набрела, как это ни странно, я. Ткнулась в сторону в поисках более пологого склона, по которому можно было бы подняться на вершину горы, и обнаружила выдолбленные кем-то в камне ступени.
Ошалев от такой удачи, я на мгновение замерла. А потом бросилась к этой спасительной лестнице, как бросаются истосковавшиеся жены к мужьям после долгой разлуки – слету, смаху, не веря в свое счастье, не веря, что то, о чем так мучительно и долго мечталось, наконец здесь, и, значит, все будет хорошо, потому что не может же быть иначе теперь, когда все мечты и надежды… И в этот момент долгожданные вырубленные в скале ступени действительно были для меня воплощением всех надежд и мечтаний, честное слово, мне сейчас кроме них ничего не было нужно… Даже столь физически необходимый отдых, даже то, ради чего я пришла сюда, даже родная моя Валентина…
Было в этом равнодушии ко всему кроме внезапно обретенной радости что-то страшное, но что именно – этого я сказать не могла.
Теперь, когда все мечты и надежды…
Это походило на заученную когда-то формулу, в голове кружились обрывки мыслей, но я так и не смогла понять, почему эти слова вызывают у меня такое чувство – странное, настораживающее, неприятное и ностальгическое одновременно.
***
Мы стояли у высоких дверей Библиотеки. Двери словно врастали в камень горы, тяжелые, узкие, такие же неподвижные, как скала.
В голубых глазах появился неожиданный страх.
– Ну, пойдем же… – хрипло сказала Элеонора. Непонятно отчего откашлялась и покачала недоумевающе головой.
Я вздрогнула.
Гора давила даже здесь, на вершине, может быть, давила даже больше чем у подножия, туманами и тишиной. Исчезнувшие внезапно синие молнии только усиливали это впечатление, потому что в самом исчезновении была какая-то тайна, и я вовсе не была уверена, что хочу эту тайну разгадывать.
Повинуясь
Но она поддалась легко.
Я вошла.
В первое мгновение ничего не увидела – здесь было темно. И еще и сыро к тому же, в воздухе ощутимо носился запах никогда не проветриваемого помещения. Такой запах бывает в подвалах и надолго оставленных хозяевами квартирах: затхлый, обескураживающий.
Что-то прошуршало в углу.
Мышь?
Я сама удивилась нелепости своей мысли. Какая же может быть мышь в таком непонятном месте.
Хотя, может быть, именно здесь мышам самое и место?
Я услышала за собой чье-то дыхание. Очень захотелось обернуться, но я не стала: и так было ясно, что пришла вслед за мной Элеонора.
Несколько секунд мы молчали.
– Мы должны позвать… – наконец неуверенно произнесла она.
– Кого? – не оборачиваясь, спросила я.
– Э-э… библиотекаря.
– Хорошо. Зови.
Посопев еще немного, она заговорила. Голос был какой-то смущенный, словно она не знала, имеет ли право говорить все это:
– Мы пришли, чтобы узнать кое-что о Доме Гольц, из которого выходили Короли и Королевы последних тысячелетий. Мы преодолели все преграды, мы терпели лишения, и это знание необходимо нам.
Ни звука в ответ.
Тишина.
– Может быть, ты что-то забыла?
– Издеваешься? – уныло и возмущенно отвечает она. Тем не менее прокашлявшись, говорит еще: – Здесь та, у которой есть право спрашивать.
Фраза, на мой взгляд, идиотская. Тьфу…
Показалось, или опять пробежала проклятая мышь? И откуда бы ей здесь взяться?
Не питаю к мышам особой любви. Когда-то в детстве мне рассказали две жуткие истории о том, как… А, впрочем, это ведь не имеет к данной истории никакого отношения.
И темно еще как на грех…
– Эй, кто-нибудь, включите свет! – неумело шучу я и замолкаю на полуслове. Элеонора приглушенно охает.
Откуда-то сверху падает узкая дорожка желтого света. Как все, оказывается, было просто…
– Спасибо, – зачем-то говорю я.
Делаю несколько шагов по сужающейся дорожке. Та в ответ делается шире.
Оборачиваюсь:
– Элеонора, пойдем.
Больше не надо ничего говорить. Она подхватывает юбки и молча спешит за мной. Я на нее не смотрю. Желтая тропинка ведет меня дальше.
Черт, как же темно вокруг все-таки…
Еще одна дверь.
Интересно, сколько же их еще будет?
Обретя уверенность в своих силах, я вхожу в следующее помещение.
Снова шорох.
Из темноты доносится чей-то пронзительный голос:
– Кому-то понадобилась история Старого Дома Гольц?
Я останавливаюсь.
– Нет, не совсем история. Скорее, сведения о… об одной девушке, принадлежащей этому Дому…
Мне крайне трудно находить нужные слова. Элеонора стоит где-то рядом, и ее присутствие немного мешает, я почему-то не могу расслабиться и сосредоточиться только на деле.