Три глотка одиночества

Царёва Наталья Алексеевна

Но и это, если честно, слабое утешение. Вовсе и не утешение даже, если уж совсем начистоту…

Мамочка, милая! Ну почему же ты это позволила? Как же такое беззаконие, такую глупость могла допустить?..

Кара, неужели ты со своим умом, со своим знанием людей и ситуаций, не могла предвидеть восстания трех конкурирующих Домов?.. Они же угрожали нашей семье давно, с незапамятных времен грезили о принадлежащем Гольцам Престоле.

Кара, как же все это могло произойти?

И как же вы могли нас с Валентиной тогда совсем одних оставить? Как же так, мамочка?

***

Я

вернулась поздно, когда в небе уже мерцали холодным блеском белые звезды, когда ворота замка были уже закрыты, отчего мне пришлось барабанить по ним кулаком. Как и следовало ожидать, на стук ответили далеко не сразу, но я не раздражалась: мне казалось, так и должно было быть.

Я больше не беспокоилась и не переживала, в моей душе прочно поселилось какое-то инфантильное равнодушие, словно бы я сказала судьбе «будь что будет» и отреклась от всякой ответственности за происходящее. Это было странное и, наверное, опасное настроение, но, если честно, мне сейчас было совершенно, абсолютнейше, без всяких поправок, полутонов и оттенков – все равно.

Наверное, на какой-то из этих странных дорог я разучилась доверять и разучилась надеяться – просто так, безоговорочно, с полной самоотдачей. Я как-то больше теперь ждала неприятностей да и не была так уж уверена в появлении Элеоноры.

И тем не менее она пришла. В положенный срок, со свечой в руках, укутанная каким-то ветхозаветным плащом. Точно такой же протянула и мне…

Недоумевая, я все же взяла.

– Накинь, – прошептала Элеонора. Интересно, а почему так тихо? Для создания романтической обстановки, так, что ли? Так она, обстановка эта, и без того не в меру романтическая, на мой неискушенный взгляд…

Куда уж больше.

– Выйдем на улицу. В твой так называемый Пурпур уходить лучше не из помещения.

«Так называемый»… Забавно, забавно…

Мы спускаемся черным входом. Негодующе скрипит старая деревянная лестница.

– По-моему, тебе не помешало бы починить ступени.

– Ничего не поделаешь… Ты не могла бы чуть-чуть помолчать?

Я могла и не чуть-чуть. И я молчу. Говорить на самом деле нам не о чем, а плоские шутки – не такое уж и великое развлечение, к сожалению.

Скрип лестницы становится уже почти нестерпимым. На мое счастье из темноты возникает узкая дверь. Элеонора берется за витую ручку первой.

– Идем. Или ты передумала?

Насмешливо улыбнувшись, я ступаю за ней. Разве имела я право изменить свое решение?

Разве могла я передумать?

***

В Пурпур мы ушли как-то сразу, темнота сделалась глубже, небо поднялось еще выше.

Рамки привычного мира раздвинулись, значит, все нормально, все идет по плану, волноваться не о чем.

И это есть хорошо.

Элеонора зябко повела плечами.

– Похоже, тут холодно. Пойдем быстрее, может быть, хоть так согреемся. Надеюсь, ты ничего не имеешь против долгой ходьбы?

Я вздохнула.

– Даже если бы и имела, какая разница…

Она кивнула. Не то что бы стремясь разделить мое мнение, а просто так, из необходимости

как-то отреагировать на поданную мной реплику.

Почти как в театре…

Шли мы долго. Бродили в каком-то тумане, неизвестно кем и когда насланном. Туман был густой и почти материальный, мне казалось, что пробудь мы там слишком долго, непременно бы захлебнулись.

Но этого, к счастью, не произошло. Только мы все шли и шли куда-то в серую бесконечность и, казалось, этому не будет конца.

Я держалась за Элеонорину руку, а больше всего на свете боялась, что рука исчезнет, растает в густом тумане.

А туман был и вправду густым. Я не видела в нем даже Элеонориного лица, только край плаща да эту самую руку, протянутую мне из тумана…

Это был тот самый туман, который можно пить как соленую воду: когда очень хочется и из крайней необходимости, но при этом твердо зная, что хорошим кончиться это не может.

Живой серый туман…

Я не знаю, сколько часов мы шли. Скорее всего, что два или три, вряд ли больше. Определиться со временем крайне сложно: этот туман поглощал его, впитывал в себя как огромная рыхлая губка.

Да и было ли оно, время, в этом тумане? Может быть, нет?

– Нам долго еще идти? – спросила я Элеонору. Этот туман давил на уши, угнетал и подавлял волю. Я чувствовала, что долго не выдержу.

– Скоро уже, – крикнула мне она. – Сворачивай!

Я не вполне поняла, что она имела в виду, но послушно свернула. Судя по моим внутренним часам (хотя у меня имеется сильное подозрение, что никакие внутренние часы не имеют здесь никакого значения), прошло еще минут пять, прежде чем туман начал редеть, и я смогла наконец разглядеть Элеонору в темном плаще, а затем и некоторые детали окружающего пейзажа.

Одно я могла сказать точно: мы поднимались на какую-то гору. Или холм. Над холмом-горой беззвучно сверкали синие молнии. Больше ничего увидеть я не смогла, слишком уж плотен был этот проклятый туман.

– Это и есть твое Лимбо? – спросила я.

– Еще нет, – ответила Элеонора. – Это лишь то, что мы можем видеть отсюда, с Восточного Предела. Не спеши, вот вернемся к Реальности…

Я не задавала больше вопросов. Например, почему столь любимый мной когда-то Пурпур вел себя так странно, вместо прекрасного и вдохновенного багряного марева подсовывал какую-то липкую серую вату, столь же вдохновенную и прекрасную, как с утра пьяная вдрызг дворничиха баба Люся?.. Впрочем, Элеонора ведь обещала мне идти некоей «окольной дорогой». Неужто это и есть воплощение ее слов?

Каким же был бы тогда прямой путь, хотела б я знать…

А мы все продолжали подниматься в Пурпуре, но гора приближалась к нам неохотно, слишком высокая, слишком огромная, что бы можно было вот так, одним наскоком, достичь высочайшей ее вершины.

– Элеонора, но ведь так мы будем идти не один день!.. почему ты не сказала мне этого раньше?

Она обернулась, посмотрела на меня, словно не узнавая, вздохнула:

– Ты права. Лимбо не любит медлительных. Руки…

Скорее по тону, которым они были произнесены, нежели по смыслу этих слов, угадав, чего она хочет, я протянула к ней обе свои руки.