Три минуты молчания. Снегирь
Шрифт:
– Сам-то ты смыслишь – какая щас на ветру будет? Пароход-то – рыскает.
– Ты на колдунчик посмотри!
– Сам ты колдунчик. Уйди, без тебя тошно!
– Скородумов, я на тебя управу найду!
– Вот, найди сперва. А покамест я буду командовать.
Снежный заряд перестал, луна блеснула в сизых лохмотьях, и море открылось до горизонта – чёрные валы с оловянными гребнями. Ветром их разбивало в пылищу. Пароход обрывался вниз, катился по ледяному склону, и новый вал вырастал над мачтами. Не приведи бог видеть такое море. Лучше
А шлюпку всё же вот эту и нужно было вываливать первой. Только подгадать бы точно, спустить её как раз, когда ветер с другого борта зайдёт. Шарахался он ужасно, бедный наш пароход. Сети его опять развернули – кормою к волне, это не то, что носом, удары куда сильнее.
Мы налегли на шлюпбалки. Дрифтер с размаху навалился плечом, хрипел:
– Повело, ребята, повело!
Шлюпбалки скрипели, не поддавались, потом сами пошли с креном. Шлюпка вывалилась и закачалась. Волна прошла гребнем под нею и лизнула в днище.
– Стой! – кричал дрифтер. – Садись трое! Фалинь [62] трави, фалинь!
– А где он, фалинь?
Трое уже перелезли в шлюпку и разбирали вёсла, а фалинь всё не могли найти. Вдруг я увидел – Димка стоит спокойненько, держит его в руках.
– Он же у тебя, салага!
– Это и есть фалинь?
– Да он у него несро?щенный! – Серёга в темноте разглядел.
Я в это время держал шлюпталь, обе руки у меня были заняты.
– Сращивай! – сказал я Димке. – Учили тебя.
62
Трос, связывающий шлюпку с покидаемым судном, покуда в неё не сядут и не оттолкнутся.
– А чем?
– В боцманском ящике штерт возьми. Знаешь где?
Он метнулся куда-то. Я уже пожалел, что послал его. Но тут же он вернулся с бухточкой.
– Брамшкотом вяжи.
Он скинул варежки, заложил под мышку.
– Брамшкот – это двойной шкот?
– Двойной. Только не спеши.
– Быстрей! – орал дрифтер.
Димка его не слушал. И правильно, фалинь наспех не сро?стишь, так всю шлюпку можно загробить. И мне понравилось, что руки у него не дрожат. И он не торопится в шлюпку.
– Хорош! – сказал я ему. – Я сам потравлю. Иди вниз.
– Зачем?
– Садиться, «зачем».
– Вот так, как есть, без шмоток? – Он поглядел кругом. – Алик, ты где?
– Садись иди, Алик уже там небось!
На рострах осталось нас четверо, по двое на каждую шлюпталь. Эту, я знал, мы не для себя спускаем. Пока сойдём, там уже будет полно. А нам вторую вываливать – для «голубятника». И хорошо, подумал я, как раз будем с «дедом». Если что случится с нашей шлюпкой, мы всё-таки вместе.
Дрифтер кричал снизу:
– Трави помалу, майнай!
Вот тут мы замешкались, одну шлюпку отчего-то заело, а когда пошла она – то не вовремя, тут бы её, наоборот, попридержать. Как раз пароход вышел из крена и начал заваливаться на другой борт. И шлюпка с размаху стукнулась. Те, кто в ней был, попадали на дно. Но как будто никого не зашибло, никто не крикнул.
– Трави веселей, – орал дрифтер. – Ничего! Не соломенная!
Вдруг я почувствовал, как ослабли лопаря. Это волна подхватила шлюпку. Теперь уже поздно в неё садиться, а нужно скорее отпихиваться – багром или веслом. А кто-то ещё лез через планширь и не мог перелезть… Шлюпку приподняло и ударило об фальшборт с треском.
Мы навалились на шлюпталь, повели обратно. Шлюпка приподнялась, мы чувствовали её тяжесть.
– Вылазь! – орал дрифтер. – Я удержу!
И правда, удержал её у планширя, пока все не вылезли, потом перескочил сам и отпихнул:
– Вир-рай!
Пока мы её поднимали, она ещё два раза треснулась. Весь борт у неё раскололся, от штевня до штевня, и сквозь трещину ливмя лило. А сверху её и не успело залить, я видел, это она набрала днищем.
Мы её поставили опять в кильблок и закрепили концами лопарей. Но с таким же успехом её можно было и выкинуть.
Пошли вниз. Старпом стал у нас на дороге:
– Куда? Почему шлюпку оставили?
Я шёл первым. Я ему сказал:
– Успокоили шлюпку. Можно кандею отдать на растопку.
– Мореходы, сволочи! А ну – назад, вторую вываливать! Эту – чинить!
Я прошёл мимо.
– Кому говорю? Назад!
Кто-то ему сказал:
– Вот и займись ремонтом. Починишь – тогда позовёшь.
Мы уже до капа добрались, а тифон всё ревел, звал на ростры.
В кубрике Шурка укладывал чемоданчик. Я сразу как-то почувствовал, что не вышло у них с машиной. И он тоже понял, что у нас не вышло со шлюпкой.
– Заварили? – спросил Серёга.
Шурка закрыл чемоданчик и закинул его на койку.
– Трещина-то что, а вот три поршня прогорело, «дед» через форсунки прощупывал. Это не заваришь.
– Сколько там, девять осталось? – сказал Серёга. – На них можно идти.
– Далёко ли?
Тифон в кубрике всё надрывался.
– Выруби его, – сказал Шурка. – Только расстраивает.
Я подошёл и сорвал провод.
– Так-то лучше. – Шурка почесал в затылке, опять потянул чемоданчик, достал из него карты.
Серёга сел против него за стол.
– Какой у нас счёт? – спросил Шурка. – И в чью пользу, я что-то забыл?
– Сдавай!
Пришёл Димка и сел в дверях на комингс. Смотрел, как они играют, приглаживал мокрую чёлку, и скулы у него темнели. Вдруг он сказал:
– Всё-таки вы – подонки. Не обижайтесь… Я думал – вы хоть побарахтаетесь до конца. Ещё что-то можно сделать, а вы уже кончились, на лопатках лежите.
Серёга сказал, глядя в карты:
– Плотик есть, на полатях. С вёслами. Хочешь, мы тебе с Аликом его стащим? Может, вы, такие резвые, выгребете.