Три минуты молчания
Шрифт:
Так, думаю, ну, быть мне сегодня битым.
8
Я только успел сойти на причал, они ко мне кинулись — двое черных, как волки в лунной степи.
— Сеня! — кричат. — Ну, теперь какие планы? Не знаю, как у бичей, а у меня планы были в общагу идти, спать.
— А я тебе что говорил! — это Вовчик Аскольду. — Мы-то по всему городу, с ног сбились, в милицию хотели звонить, не дай Бог замерзнет, а он — спать!
— Как это понять, Сеня? Ты постарел или с нами не хочешь знаться?
Да, вам таких корешей не иметь. Я от волнения даже сел на причальную тумбу. Ведь и вправду же я мог замерзнуть.
— Вставай, Сень, не сиди, вредно! — Они меня подняли под локти. — Пошли погреемся.
Вовчик сбоку плелся, дышал в воротник, а Аскольд — то вперед забежит, то приотстанет — и зубами блестел, рассказывал:
— Я ему говорю: "Вовчик, грю, это не дело, мы грех берем на душу, что его не разыскали". А он говорит: "Какой грех, он к бабе ушел, нас забыл". Нет, грю, он человек верный, что-то не то, вот так люди и погибают. Ну, мы на моторе к тебе в общагу, все щас перевернем кверху килем, а там тебя знают, Сень, ты человек известный. "Ищите его на Абрам-мысу, — говорят. Бывает, он туда ездит".
— Это кто ж сказал? Толик? Лысоватый такой?
— Неважно кто, Сеня! Важно, что нашли тебя — живого-здорового!
Не иметь вам таких корешей, я честно говорю!
Так мы и до «Арктики» дошли. А оттуда уже последних вышибали, и двое милицейских на страже стояли, с гардеробщиком. Какой-то малый к ним ломился, ростом с дверь, убеждал сиплым голосом:
— Папаша, пустите кочегара, у меня ребенок болен. Аскольд к нему кинулся на подмогу.
— Пустите нас, там наши дамы сидят в залоге.
— Нету ваших дам, — гардеробщик нам наотрез. — Уехали.
— Как это уехали? Без нас уехали?
Мы стали вчетвером ломиться. Да только у нас дверь поддалась — товарищ из милиции высунулся в шубе.
— Это что за самодеятельность? — говорит. — Ох, и посидит же у нас кой-кто сегодня. А ну, Севастьянов, бери вот этого, в куртке.
Ну, я эти штуки знаю, никакой Севастьянов меня не поведет, охота ему на холод вылезать. Так что я ботинок просунул в дверь, помощи ожидаю справа и слева. Но Вовчик с Аскольдом скисли тут же и сами же меня оттащили. Дверь и закрылась. Так обидно!
— Это ничего! — орет мне пучеглазый. — Зато у меня план есть. Сейчас мы в Росту смахаем, у Клавки доберем. Тем более понравился ты ей, Сеня!..
Ага, думаю, значит, в гости поедем. Ну, она тоже занятная, Клавка.
— А найдется у ней?
— У Клавки чтоб не нашлось! Стойте тут, я к вокзалу побежал за мотором.
Ну, пусть, думаю, сбегает, у него мослы долгие, а вокзал — метров двести, не больше. Но наблюдаю — Вовчика шатает легонько. Стал я его поддерживать. А он — меня. Правильно, надо вместе держаться. Кореши мы или не кореши?
Долго ли, коротко ли мы с ним корешили, но вот и такси загудело, и Аскольд нам из окошка машет. Мы с Вовчиком полезли, а там еще какие-то двое, да с барахлом. Вовчик-то поместился, а у меня ноги наружу. Ну, да уж как-нибудь.
— Как-нибудь это ты на своей будешь ездить, — это шеф, значит, голос подает. Вылез, переложил мои ноги внутрь. Оказывается, нашлось для них местечко. — Вам куда, капиталисты?
— В Росту вези! — пучеглазый орет. — Улица Инициативная, дом семнадцать.
Ну, все помнит, кисанька! А ведь тоже под газом.
— Э, мне в Росту ехать — себе во вред. Смена-то кончается.
— Это не разговор, шеф! — кричит пучеглазый. — Ты сперва счетчик выруби, тогда поговорим. Крути налево! И сам уж там баранку, что ли, вертит.
— Э! Ты мне не помогай.
— Все, шеф, мы тебя любим. Умрем за тебя.
— Не надо, поживите еще. Только у меня пассажиры до Горки, им ближе.
— Не в том дело, ближе или дальше, а мы как будто раньше сели.
Это какая-то гражданка сзади меня. Оказывается, я к ней привалился. То-то мне было мягко. Я к ней повернулся, хотел извиниться за наше поведение, а она мне чего-то руками в грудь уперлась.
— Сидите, — говорит, — спокойно, без этих штук. А то я, знаете, с мужем еду.
Я и на мужа хотел поглядеть, но шея уже дальше не поворачивалась. А муж — он тут же голос подал:
— Действительно, — говорит, — уж если мы ради вас потеснились, так не хулиганьте. А то и милицию можно позвать.
— Хе! — сказал шеф. — Какая теперь милиция! И поехал, родной. Да только мы двинулись — кто-то догоняет, приложился носом к стеклу.
— Ребятки, возьмите кочегара, у меня ребенок болен. Шеф сразу на тормоз.
— Ты, охламон, отстанешь или нет?
— Езжай, — орет пучеглазый, — сам отвалится!
— Куда «езжай», он за ручку держится.
Стали они там объясняться на морозе. Долго руками махали. Потом шеф снова сел и как рванет с места. Кочегар попрыгал, попрыгал и отстал.
— Послушайте, — вдруг эта гражданка говорит, — вы в самом деле счетчик выключили? Там уже сколько-то набито!
— Действительно, — мужнин баритон, — мы уже доедем, потом свои порядки устанавливайте.
— А тебя кто спрашивает? — говорит ему Аскольд. — Ты кто? Приезжий? Ну и сиди, приезжий, не вякай. Мы, если хочешь знать, и за вас можем заплатить. Видишь вот этого, в курточке? А ты думаешь, он кто? А он капитан-директор всего сельдяного флота. Самый главный капиталист!
— Рокфеллер! — кричит Вовчик.
— Про него каждый день в газетах интервью печатают. Он всю страну рыбой кормит. И заграницу всю кормит. Да мы тебя, приезжий, со всеми шмотками купим! Покажи ему, Сеня, какие у нас капиталы!..
Я засмеялся, сунул руку за пазуху и вынул всю пачку. Хотя это была уже не пачка, а ворох — мы же их с Нинкой не складывали впотьмах, совали как придется. Я этот ворох и показал дамочке, и ее мужу, и шоферу тоже показал, пусть не волнуется, на арапа не едем.
— Спрячь, — говорит Вовчик, — ослепнут. Они в темноте светятся.