Три повести о любви
Шрифт:
— Вот как? Старик.
— Да, пожилой. Но я с некоторых пор, понимаешь, перестала обращать внимание на его возраст. Что еще? Внешность у него самая обычная. Ты по сравнению с ним красавец…
— Не надо, — оборвал я.
— Но когда он оперирует, — просветленно продолжала она, — он бог. За пять месяцев работы в госпитале у него не было ни одного летального случая. Позавчера он оперировал двенадцать часов. Сам Бурденко похвалил его в одной из своих статей…
— Ясно. Прекрасный хирург, будущее светило. А дальше?
— Что дальше?
— Он любит тебя?
— Не знаю. Нравлюсь, наверно.
— И тебе этого
Она вдруг покраснела:
— Прости, но это уже не твоя забота.
— Значит, все впереди?
— Да, впереди, — резко подтвердила она и, не глядя на меня, сказала: — Будь счастлив, я пошла!..
— Подожди! — я вскочил с пола и загородил собой дверь. — Одну я тебя не пущу!
— Ах вот что тебя пугает!.. Иди ложись спать: ничего со мной не случится.
— Ты думаешь, они с тобой в пятнашки играть будут? — зарычал я. — Да за каждый из твоих орденов они тебя всем скопом…
— Чудак, — неожиданно мягко отозвалась Таня, — неужели ты думаешь, что я им живой дамся?
Она легким движением руки поправила полевую сумку. Там в одном из отделений лежали трофейный «вальтер» — подарок иптаповцев — и две лимонки.
— Послушай, — твердо заявил я, — я провожу тебя только до первой попутной машины с солдатами. Все. Если ты против, чтобы я провожал, я пойду следом…
— Хорошо. Я подожду во дворе, — примирительно сказала она.
— Где угодно! — буркнул я и стал одеваться. Через несколько минут я был готов. Взял автомат, вышел во двор.
Таня стояла у калитки и внимательно следила за какой-то букашкой, которая беспечно путешествовала по ее рукаву… Не ушла, ждала. Знала, что я все равно пойду следом.
— Ты уже? — удивилась она.
— Долго ли умеючи, — неожиданно для себя ответил я пошлейшей дежурной фразой. — Я сейчас. Только сбегаю предупрежу дежурного по части…
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Оставив позади село с его хатками, садами, огородами, мы двинулись вдоль узкоколейки. Последний состав прошел по ней, наверно, еще до войны. Во всяком случае, я не заметил каких-либо свежих следов деятельности человека. Запустение было полное: рельсы заржавели, шпалы прогнили, полотно заросло травой.
Километра через три перед нами появился такой же запущенный и забытый разъезд. Будка путевого обходчика зияла черными провалами окон с выбитыми стеклами. Наружная штукатурка местами осыпалась, и ржавые потеки поднимались по стенам до самой крыши. На уцелевшем неизвестно с каких времен огородном пугале почти не осталось тряпья. И валялось старое, просматриваемое насквозь эмалированное ведро…
Вскоре мы свернули в лес. По примеру разведчиков я перевесил автомат на правое плечо стволом вперед. Из такого положения я мог в любую минуту открыть огонь.
Таня шла позади по другую сторону дороги. Двигались молча, потому что все было сказано и никакие слова уже ничего не могли изменить. Точнее, почти молча: изредка мы все-таки переговаривались… О чем?.. То она, видя, как я утопаю в грязи, говорила: «Иди сюда, здесь суше!», то я. Но, как ни трудно было шагать, каждый старался держаться своей обочины и только, когда грязь становилась неодолимой, переходил на противоположную сторону.
По меньшей мере прошел час, как мы были в пути, а еще не появилась ни одна машина. И не только попутная, но и встречная. Над
Вчера, по словам Тани, когда она проходила здесь, дорога была как дорога. То есть не совсем: и грязи хватало, и машины буксовали. Но, шагая по обочине, она даже не очень запачкала сапоги. Однако не прошло и суток, как все это превратилось в реку неподвижной, стоячей грязи, зажатой между деревьями.
Судя по всему, здесь ночью прошло целое танковое или механизированное соединение — корпус или бригада. Все, что еще не затекло грязью, хранило глубокие следы гусениц…
После того как мы вошли в лес, Таня не раз предлагала мне, чтобы я вернулся. Но я лишь отмахивался, хотя тоже понимал, что бандеровцы вряд ли устроят здесь засаду. В их распоряжении было несчетное множество удобопроходимых, просохших, нераскисших лесных и проселочных дорог. И едва ли найдется одна из них, на которую в течение дня не ступила бы нога какого-нибудь бедолаги — солдата или офицера. Так что выбор у них был большой. И необязательно, чтобы вершить свои подлые дела, лезть в грязь…
Да и лес был редкий, с частыми прогалинами и вырубками. И если моя близорукость мешала мне проникнуть взглядом дальше ста метров, то у Тани зрение было как у снайпера. Она разглядела даже маленькую пичужку, откуковавшую не то мне, не то ей великое множество лет.
Сейчас Таня тоже первой увидела стоявшую впереди грузовую автомашину.
— Вот и попутка! — воскликнула она.
Мы прибавили шагу, насколько можно было прибавить его в этой осклизлой размазне.
— Только бы из-под носа не ушла! — сказала Таня.
Я понимал: она думала не столько о себе, сколько обо мне. Ей ни при каких обстоятельствах не хотелось быть виновником моей гибели, если я, не дай бог, напорюсь на бандеровцев. Поэтому главным сейчас для нее было как можно быстрее спровадить меня.
Наконец я тоже разглядел заляпанную грязью полуторку. Она стояла, накренившись на правый борт, чуть ли не по самый кузов увязнув в густой жиже. Водителя нигде не было. То ли ушел, бросив машину, то ли сидел в кабине.
— Ну эта попутка пойдет лишь с первопутка! — произнес я в рифму и смутился: трудно было придумать более неподходящее время для рифмоплетства. Да и, признаться, я им никогда не занимался. Даже в школьные годы, когда все пишут стихи. Может быть, подспудно сказалось Славкино влияние? С кем поведешься, от того и наберешься…
— Я вижу водителя! — сообщила Таня. — Он сидит в кабине… Эй! — крикнула она звонким голосом шоферу и помахала рукой.
Дверца распахнулась, и на подножку выбрался широкоплечий солдат с автоматом в руке.
Увидев нас, он положил свой ППШ на сиденье.
— Теперь подождет, — сказала Таня. — Я думаю, ты можешь возвращаться, — добавила она, останавливаясь перед огромной рытвиной, заполненной грязью.
— Ты боишься, что мне не осилить этой лужи? — насмешливо спросил я.
— Наоборот, я уверена, что нет такой лужи, перед которой дрогнули бы твои кирзачи! — Таня охотно поддержала взятый мною иронический тон.