Три секунды
Шрифт:
У кофе по-прежнему был неправильный вкус. Гренс отставил стаканчик в сторону и сел на диван, потом лег и закрыл глаза, представляя себе лицо в окне тюремной мастерской.
Не понимаю, не понимаю.
Человек по собственной воле решается жить там, где каждый день — это потенциальный смертный приговор.
Ради адреналина? Ради дурацкой полицейской романтики? Или таковы его убеждения?
В такое я не верю. Это просто красивые слова.
Из-за денег?
Из-за паршивых десяти тысяч крон в месяц из осведомительского фонда, позволяющего обойтись без официальной ведомости и скрыть личность агента?
Едва ли.
Гренс разгладил обивку на высоковатом подлокотнике дивана. Обивка натирала шею, и расслабиться было трудно.
В голове не укладывается.
Ты мог совершить какое угодно преступление, закон на тебя не распространялся — но только пока ты был полезен, пока не стал человеком, без которого можно обойтись.
Ты был вне закона.
И знал это. Знал, что именно так работает система.
У тебя было все, чего нет у меня, — жена, дети, дом… Тебе было что терять.
И все-таки ты выбрал такую жизнь.
Мне этого не понять.
Шея затекла. Все из-за высокого подлокотника.
Гренс уснул.
Лицо в окне тюремной мастерской пропало, сон пересилил. Сон пришел на смену бешенству и мягко баюкал комиссара почти семь часов. Один раз Гренс все же вроде бы проснулся, будто бы зазвонил телефон, и Свен доложил, что сидит в аэропорту Нью-Йорка и ждет самолет на Джэксонвилль, что звуковые файлы оказались весьма любопытными и что он еще в самолете подготовился к встрече с Вильсоном.
Давно уже Гренс не спал так хорошо.
Несмотря на яркое солнце в кабинете, несмотря на адский шум.
Он потянулся. Спина затекла, как обычно после сна на узком диване; негнущаяся нога, коснувшись пола, заболела, да, он разваливался на части, день за днем, как все мужчины под шестьдесят, которые слишком мало двигаются и слишком много едят.
Холодный душ в комнате отдыха для сотрудников, куда он редко заглядывал, две булочки с корицей и бутылка питьевого йогурта со вкусом банана из торгового автомата.
— Эверт!
— Что?
— Вот это — твой обед?
Херманссон вышла из своего кабинета, чуть ниже по коридору. Она услышала, как кто-то подволакивает ногу, а так передвигался только Гренс.
— Завтрак, обед, я не знаю. Хочешь что-нибудь?
Мариана покачала головой, медленно идя рядом с ним.
— Сегодня утром, рано… Эверт, это был твойголос?
— Ты живешь здесь, на Кунгсхольме?
— Да.
— Близко?
— Не очень далеко.
Гренс кивнул:
— Тогда ты слышала меня.
— Откуда?
— С крыши, с тюремной площадки для прогулок. Оттуда хороший вид.
— Я слышала. И весь остальной Стокгольм тоже.
Гренс посмотрел на нее и улыбнулся, а улыбался он нечасто.
— Я думал, что лучше: покричать или выстрелить в дверь гардероба. Некоторые, знаешь, выбирают второе.
Они подошли к кабинету Гренса, остановились. Херманссон как будто хотела войти.
— Тебе что-то надо?
— Софья Хоффманн.
— И что?
— Я никуда не продвинулась. Она исчезла.
Банановый йогурт закончился. Надо было купить еще один.
— Я снова проверила ее рабочее место. С той минуты, как Хоффманн взял заложников, про Софью ничего не известно. С детьми в детском саду — та же история.
Мариана Херманссон сделала попытку заглянуть в кабинет. Гренс прикрыл дверь. Почему — он не знал, ведь с тех пор, как три года назад он взял Мариану на работу, она бывала здесь по нескольку раз в день. Но он только что спал здесь, почти семь часов на диване… ему как будто не хотелось, чтобы она об этом знала.
— Я нашла ее ближайших родственников. Не особенно много. Родители, тетка, двое дядьев. Все — в Стокгольме и пригородах. Софьи здесь нет. Детей тоже. — Мариана посмотрела на Гренса: — Я поговорила с тремя женщинами, назвавшимися ее самыми близкими подругами. С соседями, с садовником, который время от времени у них работал, кое с кем из участников хора, где она пела сколько-то раз в неделю, с футбольным тренером старшего сына и руководителем группы гимнастики, куда ходил младший сын. — Мариана развела руками: — Никто их не видел.
Она подождала ответа. Молчание.
— Я проверила больницы, гостиницы, ночлежки. Их нет, Эверт. Софья Хоффманн и двое детей просто растворились в воздухе.
Эверт Гренс кивнул:
— Подожди здесь. Я тебе кое-что покажу.
Он вошел и плотно закрыл за собой дверь, чтобы Мариана не заглянула в кабинет, не пошла за ним.
Ты оказался в Аспсосской тюрьме как шведский представитель «Войтека».
По их заданию ты сначала выдавил конкурентов, а потом упрочил позиции «Войтека».
Один-единственный миг — и ты стал кем-то другим.
Одна-единственная встреча с адвокатом, гонцом — и они узнали, кто ты на самом деле.
Ты звонил ей. Ты предупредил ее.
Гренс взял со стола толстый конверт, в котором больше не было трех паспортов, наушника и тайно записанного диска, и вернулся к Херманссон, неся конверт под мышкой.
— Она дважды говорила с Хоффманном по телефону, недолго. Мы не знаем, о чем они говорили, и не нашли ничего, что прояснило бы, замешана ли она как-то в этом деле. Нам вообще не в чем ее подозревать. — Гренс поднес конверт к глазам Херманссон. — Поэтому мы не можем объявить ее в розыск за пределами Швеции. Хотя она находится именно за пределами. — Он указал на штемпель. — Я уверен, что письмо отправила Софья Хоффманн. Международный аэропорт Франкфурта-на-Майне. Двести шестьдесят пять направлений, четыреста самолетов, сто пятьдесят тысяч пассажиров. Ежедневно.