Три сердца
Шрифт:
Пруды спали. Свет фар на мгновение высветил фронтон дома, контуры клумб с кустами и аллеи молчаливого заснеженного парка. Каким близким было все это. И каким далеким…
Машина остановилась, и одновременно открылись двери. Кто-то все-таки ждал. В передней царил полумрак. Только в камине горел огонь. В его свете она узнала Тынецкого.
Они молча раскланялись. Он помог ей снять шубку, сапоги и только тогда спросил:
— Я надеюсь, что вас не очень утомила дорога, вы не замерзли в машине?
Она мельком взглянула на него.
— Спасибо, мороз в самом деле большой. Я согреюсь у огня.
— Может, выпьете подогретого вина?
— О, нет, ведь все уже спят, не стоит никого беспокоить.
— Вино уже подогрето, — ответил он и, когда она устроилась у камина, налил небольшой бокал.
— Как чувствует себя тетушка Матильда? — спросила Кейт.
— Очень плохо. Врачи говорят, у нее серьезное ослабление сердечной мышцы и плохое функционирование клапанов. Я не разбираюсь в этом, но застал мать сильно изменившейся. Послезавтра утром ее должны забрать в Вену. Есть подозрение на какую-то внутреннюю интоксикацию.
— А столь длительная поездка не опасна?
— Врачи не ручаются, но говорят, что есть шанс благополучно довезти ее до Вены, где необходимо провести целый ряд анализов, сделать рентгеноскопию и тому подобное. Консилиум сделал заключение, что без этого летальный исход может наступить в течение месяца, потому что состояние ее день ото дня ухудшается.
— Очень печально. А как она держится?
— Устала, временами бывают приступы нервного перенапряжения.
— Бедная тетя Матильда. Вы много времени проводите с ней?
— Нет, ей нельзя разговаривать. Несколько минут общения на протяжении суток изнуряют ее так, что нужны уколы для поддержания работы сердца. К счастью, она выполняет рекомендации врача. Сколько раз я разговаривал с ней, всякий раз она повторяла свое желание увидеться с вами. Моя мать, как я понимаю, не верит в свое выздоровление. Если позволите, я добавлю вам горячего вина. Которое в бокале уже остыло.
— Спасибо, — она подала ему свой бокал и только сейчас заметила, что Тынецкий стоит возле ее кресла, и спросила:
— Почему вы не садитесь?
Какое-то время он молчал, а потом сказал:
— Это навевает такие приятные воспоминания, когда вечерами вы сидели у камина с блокнотом на коленях и выдавали распоряжения на следующий день, а я стоял так, как сейчас, и старался все запомнить. Сохранили ли вы в памяти хотя бы один такой вечер?
Кейт взглянула на него, на старые английские кресла, на приглушенные цвета ковров, высвеченные из мрака пламенем в камине, па широкую дубовую лестницу, исчезающую высоко в теплой темноте.
— Я помню те вечера, — улыбнулась она.
— Только тогда у вас была другая прическа, — говорил он задумчиво, — и длинные косы. Позднее вы укладывали их веночком на голове. У вас еще было кольцо с голубыми камешками, которое вы потеряли, собирая малину.
— Да, я дорожила им очень.
— О, я помню, вы даже плакали. Я несколько дней искал его в малиннике, но, к сожалению, напрасно и до сих пор не могу понять, куда оно подевалось. Поверьте мне, я самым тщательным образом пересмотрел каждую пядь земли на месте потери.
— Вы были так добры, — произнесла она, смущаясь, — а я так переживала из-за того колечка, ведь мне было только семнадцать лет, и вела я себя, как ребенок.
В комнате воцарилось молчание. В камине догорал огонь.
Кейт встала.
— Уже поздно. Нужно отдохнуть. Попросите разбудить меня пораньше. Мне хочется поскорее увидеть тетю. Может, около восьми?
— Хорошо.
— А где моя комната?
— Ваша прежняя комната, если вы не возражаете, ждет нас. Позвольте проводить?
— Спасибо, — усмехнулась она, — я найду сама. Надеюсь, что не заблужусь. Спокойной ночи.
Включив свет, он смотрел, как она поднимается по лестнице. Когда ее шаги затихли, он подбросил несколько поленьев в огонь и опустился в кресло. Под утро его разбудил холод. Он посмотрел на часы. Время приближалось к восьми. За окнами брезжил туманный рассвет. Из буфетной доносились звуки утренней суеты. Придя к себе, он принял горячую ванну, надел короткий кожушок и вышел в парк. Свежий снег припорошил все вчерашние следы. Здесь и там появились новые заячьи тропинки. На востоке небо из серого переходило в бурый цвет. Издали он увидел двух работников, направляющихся в сторону хозяйственных построек, и умышленно замедлил шаги. Приезжая в Пруды, он делал все, чтобы как можно меньше встречаться со слугами, потому что не любил любопытных взглядов. Его раздражали униженные поклоны. Свое общение с подчиненными он ограничивал до минимума. В имении тоже всегда старался устроить все так, чтобы непосредственно не иметь контакта со слугами.
Он был здесь чужой. Каждый конторщик или слуга чувствовал себя в Прудах очень свободно, занимая какое-то определенное место, на какое имел право, к которому привык. Он один не переставал быть новостью и сенсацией. Укрываясь в библиотеке, он просиживал там часами, часто даже не заглядывая в лежащую перед ним книгу.
Сейчас, когда приехала пани Кейт, весь такой большой и чужой дом приобрел для него какое-то новое, скорее давнее содержание, но своим настоящим стал еще более чужим.
После часовой прогулки, вернувшись, он узнал от доктора, который всю ночь дежурил у постели матери и сейчас завтракал в столовой, что она провела ночь относительно хорошо.
— Я не хочу обнадеживать вас, но если удастся благополучно доехать до Вены, графиня может прожить еще долго.
Это повторяли ему все и повторяли с той преувеличенной осторожностью и деликатностью, которая была для него еще мучительнее, потому что он не испытывал тех чувств на сообщения доктора, какие надеялись и имели право найти в сыне смертельно больной матери посторонние люди.