Три сердца
Шрифт:
— Все весьма относительно.
— Ты ведь не допускаешь, что отвращение к тебе, которое переполняет меня, когда-нибудь пройдет?
Гого молчал.
— Так что же даст тебе твое упрямство?
— По крайней мере то, что я смогу видеть тебя, у меня будет сознание твоей близости. Насколько мне известно, и тебе этот развод из личных побуждений не нужен: ты же не собираешься искать другого мужа. Так что тебе мешает оставаться под одной крышей? Или твое отвращение ко мне так велико, что сам факт проживания со мной кажется тебе кошмаром? Я же не требую и не жду от тебя ничего. Если хочешь вообще не отвечать мне, не разговаривать со мной, обещаю тебе, что с моей стороны
— Пока трезвый, — подчеркнула Кейт.
— Я всегда буду трезвым. Я дал себе слово в рот не брать даже капли алкоголя.
— Не верю твоим клятвам.
— Твое право, но убедишься, что на этот раз выполню, свято выполню обещание, о котором рассказал тебе минуту назад.
Кейт задумалась.
— Так зачем нам расставаться? — продолжал Гого. — Это имело бы для нас обоих нежелательные последствия. Прежде всего скандал, который не нужен мне, как и тебе, во-вторых, разного рода материальные и при общении со знакомыми трудности, да и просто мы не можем это себе позволить. Я считал бы своим долгом при разводе отдать тебе половину пенсии, а половины не хватало бы ни тебе, ни мне. Впрочем, не будем считать такой уклад жизни окончательным. Если спустя какое-то время ты убедишься, что тебе это не подходит, то поищем другой выход. Я долго думал над нашей ситуацией и пока не нашел более приемлемого решения. А еще я не понимаю, почему бы тебе не принять мое предложение.
— Ну, хорошо, — отозвалась Кейт. — Я принимаю его при двух условиях.
— Слушаю тебя.
— Первое условие: наша договоренность будет временной. Второе: если не выполнишь своих обещаний, я сразу же уеду.
— Согласен.
Кейт, не сказав больше ни слова, вышла.
В сущности она была удовлетворена таким исходом и тем, что сам Гого выступил с проектом, который устраивал ее больше всего.
Ближайшие дни не принесли ничего нового. Гого выполнял свои обещания, не пытался завязать с ней разговор. Они почти не виделись, единственно за столом, а еще когда приходили гости. К удивлению всех, не исключая Кейт, Гого почти перестал пить, не бывал в ресторане, а вечера и ночи просиживал дома. Когда его спрашивали, чем следует мотивировать такую смену привычек и привязанностей, он объяснял:
— Врач запретил пить. Нашел у меня в сердце какие-то тревожные симптомы.
— Да, в твоем сердце можно было найти что-нибудь, — злобно заметила Иоланта.
Он тоскливо посмотрел на нее.
— Что ты можешь знать о моем сердце…
— Не собираюсь его лечить.
— Ты и лечение? Ой, Иоланта, ни за что на свете я не смог бы представить тебя в качестве доктора или санитарки. Ты создана для добивания раненых.
Он не знал, что Иоланта разговаривала о нем с Кейт, что уговаривала ее развестись, однако чувствовал, что в ее лице он имеет злейшего врага.
Одновременно начал замечать и со стороны других недоброжелательное и прохладное отношение к себе. Под влиянием обрушившегося несчастья он стал болезненно впечатлительным, поэтому каждое критическое замечание или потеря к нему интереса становились для него ощутимым ударом.
Будучи хорошо воспитанным, несмотря ни на что, он умел держаться в компании, но с каждым разом ему все тяжелее удавалось делать это, по мере того, как он понимал свое полное одиночество.
«У меня нет никого, никого, — думал он. — Кто же может общаться с выродком какой-то холопки… Если бы я вдруг умер, никто бы не опечалился и вообще никому бы не было дела. Я ни в чьей жизни не занимаю даже малейшего места. Никто бы и не заметил, что меня нет».
И в такие дни он погружался в глубокую апатию. Лежал часами неподвижно или просто плакал. Случались и иные моменты, моменты упорства и установления целей. Тогда он лихорадочно ходил по комнате, кусая губы и давая себе клятву.
— Я верну ее снова. И не важно, случится это через месяцы или через годы. Я должен получить ее и сделаю для этого все. Я уже доказал и ей, и себе, что у меня сильная воля, ведь я же бросил пить. Сейчас нужно жить экономно, оплатить все долги, выкупить из ломбарда ее украшения, работать, зарабатывать, много зарабатывать, отказаться от пенсии, о которой она столько раз напоминала мне. Ни словами и обещаниями, а спокойным и неустанным языком фактов буду добиваться ее заново и должен вернуть.
Следуя принятым решениям, он начал искать работу. К сожалению та, которую мог получить в Варшаве, была до смешного низкооплачиваемой и не давала перспективы роста. Отец барона Ирвинга предложил ему на выбор три места, но все они были в дальних провинциях. А пока он посчитал свои долги. Их набралось около сорока тысяч. Поскольку он решил не тратить на себя абсолютно ничего, то понял, что даже без должности за три года можно выплатить все. При таких героических взрывах энергии достаточно, однако, было встретить в коридоре Кейт, увидеть ее холодный беспощадный взгляд, пройти мимо, не услышав даже мимолетного, ничего не значащего «день добрый», чтобы опускались руки, все усилия казались бесцельными, утопией, несбыточными мечтаниями.
И снова им овладевало отчаяние.
Однажды Марыня, подавая Кейт завтрак, сказала:
— Что это наш пан так исправился? Водка ему что ли опротивела? Постоянно сидит в доме, как Бог велел, а вот два дня с утра до ночи все пишет и пишет.
Кейт ничего не ответила: ей было все равно, чем занимается Гого. Спустя неделю она совершенно случайно узнала от Кучиминьского о занятии Гого. Появившись у Кейт раньше всех, он сказал:
— Вы знаете, я вынужден обратиться к вам за помощью. Неприятная и неловкая ситуация, связанная с Гого.
— С Гого?
— Да, и я хотел бы получить ваш совет.
— Что случилось?
— Гого решил попытать свои силы на литературном поприще. Он, правда, взял с меня слово сохранить это в тайне, но я должен рассказать вам. Мне жаль его. Я просто не могу решиться честно и откровенно высказать свое мнение о значимости его творения.
Кейт усмехнулась.
— Неудача?
— Не то слово. Это что-то чудовищное, жуткое. Я люблю Гого и считаю его культурным, хорошо воспитанным парнем, но то, что он написал! Боже мой, волосы подымаются на голове: графомания самого худшего сорта. И как мне ему сказать об этом?
— Просто. Так, как мне сейчас.
Он покачал головой.
— Не смогу, учитывая ситуацию. Он пришел ко мне возбужденный и сказал, что открыл, наконец, свое призвание. Представляете, ни меньше, ни больше, как призвание, объясняя мне, что, пережив какое-то духовное потрясение, опустошающее его естество в некоторых областях, в других открыл глубину его индивидуальности и далее в том же духе! Услышав такие слова из его уст, я растерялся и сразу понял, что будет плохо. И действительно, он вытащил стопку страниц и заявил, что это три первые части повести, которую он начал писать. Руки у него, несчастного, дрожали, и он уже собрался читать, я едва сумел его отговорить. В конце концов, он оставил мне рукопись. Лишь взглянув на титул повести и прочитав название: «Сломанная жизнь», меня охватил какой-то внутренний трепет. Дальше оказалось еще страшнее. Вы не обижайтесь на меня, пожалуйста. Я знаю, что вы достаточно снисходительны, чтобы осуждать меня, но я, читая, просто умирал от смеха.