Три сердца
Шрифт:
Сделав паузу, он проскандировал последнее слово, слово, которым изводил себя уже не менее часа:
—…пу-та-лась!
Кейт, не проронив ни звука, взяла шляпу, подошла к зеркалу и стала надевать ее.
— Не воображай, что я тебя выпущу! — прокричал он. — У меня, пожалуй, есть право не позволить своей жене шататься по ночам.
— У тебя по отношению ко мне нет никаких прав, и мне казалось, что ты это уже понял.
— Не понял и не пойму. Я могу не приходить к тебе в постель, могу согласиться на то, чтобы ты воспринимала меня как пустоту,
— Я этого не утверждаю, — пожала плечами Кейт.
— Так где ты была до часу ночи?!
Она взглянула на него с невозмутимым спокойствием.
— Мне не хочется отвечать тебе на этот вопрос.
— Ах так!
— Ты можешь только спросить меня, изменила я тебе или нет. Если задашь такой вопрос, то получишь отрицательный ответ: нет, не изменила, и это все.
— И ты хочешь, чтобы я тебе поверил?
Кейт улыбнулась, оттого что это позабавило ее.
— О, нет, вовсе нет. Не думаю, что существует на свете что-то, что меня бы интересовало меньше, чем твоя вера. Мне это совершенно безразлично.
— А вот мне не безразлично! — крикнул он. — Мне нужны доказательства!
— Ты смешон. Если они нужны тебе, так ищи.
— Они есть! Хитростью отправляешь меня в театр, а сама тотчас же уходишь. Куда? Наверняка на условленное ранее свидание с мужчиной и возвращаешься после полуночи. А в каком состоянии?! Взволнованная, разгоряченная, полыхающая! Может, станешь возражать?
— Вовсе нет. Я с удовольствием соглашусь.
— Итак, разве это не доказательства? Не это ли неопровержимые доказательства, тем более, что я знаю, с кем ты была?! Я должен сказать?
— Мне это неинтересно.
— А была ты с Тынецким! — крикнул он, направив в ее сторону указательный палец осуждающим движением.
— Я бы попросила не повышать голос, — вздохнула Кейт, — если бы не знала, что тебе ничто не напомнит о необходимости соблюдать приличия.
— Мне плевать на приличия, тут идет речь о моей чести!
— Твою честь ничто не компрометирует больше, чем твой собственный образ жизни.
— Ответь мне только на один вопрос: ты была с мужчиной?
— Это не важно. Я скажу тебе только, что не компрометировала твое имя и не изменяла тебе. Если тебе этого недостаточно, то ничем не могу помочь, и в третий раз прошу тебя оставить меня.
Он двумя руками обхватил голову и заныл:
— Ах, если бы я мог верить тебе, если бы мог!..
— Это уже твое дело, — сказала она ровным и спокойным голосом.
— Нет-нет, я был бы наивным глупцом, одним из того легиона смешных мужей, которым наставили рога. Я не могу тебе поверить.
Нахмурившись, он всматривался в нее.
«Мало того, что она изменяет мне, так она еще пользуется сейчас своим превосходством надо мной с холодной жестокостью, умышленно заставляя страдать от подозрений. Какая же она злая, мстительная и лживая», — думал он.
Глядя на нее и не владея собой, произнес:
— Я тебя убью.
Он надеялся увидеть в ее глазах страх, надеялся, что Кейт, по крайней мере, бросится к двери, чтобы бежать, она же спокойно села перед зеркалом и, поправляя расческой волосы, невозмутимым тоном сказала:
— Поверь, Гого, мне бы легче было выдержать это, чем твой крик, вульгарные оскорбления, на которые я обречена, живя с тобой под одной крышей.
— Кейт, почему ты ненавидишь меня?
— Ты ошибаешься, это не ненависть. Это брезгливость и презрение по отношению к тебе!
Он какое-то время молчал, а потом спросил:
— А его… его любишь?
— Извини, но ты задаешь вопросы, которые вправе задавать в исключительных случаях кто-то очень близкий, а не ты, кем являешься и останешься для меня — самым далеким человеком на земле.
— Ты хорошо осмыслила свои слова?
— Несомненно.
— Это значит, что и речи быть не может о налаживании нашей жизни?
— Нашей? Наша давно умерла.
Гого сжал губы и умолк.
«Умерла… Так зачем в таком случае нужно жить мне и зачем ей?»
Он видел перед собой ее прямую спину, ее светлые волосы с золотистым отливом, заплетенные в косу и уложенные в прическу.
«Зачем нам жить?..» — думал он.
Кейт повернулась и сказала:
— Оставь меня, я хочу лечь спать. Неужто ты настолько неделикатен, чтобы не понять это?
Он вытер ладонью лоб и иронично усмехнулся.
— Деликатность… Эх, Кейт, Кейт… Ты требуешь от меня деликатности, когда сама разрываешь, растаптываешь мое сердце. Да, растаптываешь. Мне бы хотелось, чтобы когда-нибудь ты почувствовала такую боль, как я сейчас, чтобы и ты когда-нибудь встретилась с такой безжалостной жестокостью, чтобы и ты клянчила хотя бы толику чувства, а тебе отвечали презрением и равнодушием.
Кейт побледнела. Впервые в жизни пронеслась в голове мысль, что ей пришлось бы так сильно от кого-то зависеть, что она могла бы умолять когда-нибудь о такой толике чувства. Слова Гого прозвучали в ушах как страшное предсказание, как предостережение. На пороге того счастья, к которому шла вслепую, ничего не опасаясь, доверчивая и беспечная, она увидела вдруг разверзнувшуюся пропасть. Она добровольно хотела изменить себе, своим взглядам, своим убеждениям, перечеркнуть свою программу и распорядок жизни. Что за безумие!
Дрожь прошла по всему телу, когда Кейт представила себе сейчас, что когда-нибудь сможет так унизиться, так разрушиться, как Гого, и умолять о толике чувства. Она всегда понимала, что любовь — это рабство, плен, самый худший плен, потому что обрекает на унижения, на постыдный страх за каждую улыбку любимого человека, на глупую ревность, на вечные переживания. И она позволила овладеть этому чувству собой, отдалась этой любви, как только встретила ее, без сопротивления, без борьбы. Как загипнотизированная она шла на встречу с этой любовью, не оглядываясь! Какое безумие!