Три шага сквозь время
Шрифт:
Хиросигэ обещал. Когда пришло время, он отказался от должности мастера Утагава и покинул школу. Художник был опечален, потому что провел в стенах Утагава восемнадцать лет своей жизни, и одновременно ликовал, как ликует внезапно обретший свободу человек.
Вскоре же, к великой радости художника, Кимико объявила, что у них будет ребёнок, и свободного времени у Хиросигэ совсем не стало. Дни и ночи он проводил, ухаживая за женой, и всё реже и реже совершал обходы, предпочитая поручать их молодому подчинённому. Но как-то раз его помощник заболел, и пришлось Хиросигэ самому выйти в зимние сумерки.
Ветер
– Здравствуй, Дзюэмон, – поприветствовал он самурая. – Я поджидаю тебя уже несколько месяцев, но ты давно не совершаешь обходов и, должно быть, совсем забыл о нашем разговоре.
– Не мудрено и забыть, – покачал головой Хиросигэ. – Ни много ни мало, а двадцать лет прошло с тех пор.
– Верно. Некогда я помог мальчику найти призвание и сегодня пришёл к мужчине за ответной помощью.
Испугался тогда Хиросигэ, ибо ему показалось, что знает, какую плату потребует тэнгу.
– Моего сына ты не получишь! – изменившись в лице, отпрянул самурай.
– Не о сыне речь. Какая польза мне от ребёнка? – разгневался тэнгу. – Ты добросовестно учился и овладел гравюрой в совершенстве. Теперь же твоё искусство должно послужить сохранению Эдо.
– Значит, городу грозит опасность? – вздрогнул художник. – Но откуда: от огня или от воды, от земли или, быть может, от людей?
– Есть сила страшнее огня и воды, – ответил ему тенгу. – Всё в этом мире меняет она, и скоро не станет Эдо. Но твоё искусство способно сохранить город.
– Моё искусство? – усомнился Хиросигэ. – Но в нём нет ни капли магии.
– Неправда: в каждой из твоих гравюр есть толика волшебства, хранящего город. Но чтобы оно подействовало, нужно нарисовать многие десятки, а может быть, и сотню картин Эдо.
– Я всё равно не понимаю, – покачал головой художник. – Разве могут кисть, перо и немного краски спасти город?
– Ты сохранишь его на века, даю слово.
– Что ж, я снова поверю тебе, тэнгу, – склонил голову Хиросигэ. – И не успокоюсь, пока не запечатлею каждый квартал, каждый мост и каждый фруктовый сад восточной столицы.
Поклонились друг другу самурай и тэнгу и разошлись.
На следующий день принялся Хиросигэ за работу. Задумал он небывалое – нарисовать не просто гравюры Эдо, но составить из них единую композицию, чтобы любой желающий смог проследовать за его пером по самым прекрасным местам города. Не отрывая взгляда от гравюр, пройти от самой старой в Эдо переправы вдоль несущей мутные воды реки Сумида и до квартала Сиба. А затем, минуя город, подняться на вершину холма Туманная застава и оттуда окинуть взглядом пройденный путь.
– Я назову их «Сто видов Эдо», – говорил он жене. – И там будут все храмы, мосты и площади, которыми знаменита восточная столица. Придётся хорошенько потрудиться.
– Не забудь о «нашем» саде, – улыбалась Кимико, – Камэидо.
– Конечно, – кивал в ответ
И он рисовал пристани. И казалось ему, что нескольких гравюр не достаточно, чтобы передать всю красоту и величие реки. Тогда он говорил жене:
– Придётся уделить им чуть больше внимания.
Она не возражал, но просила:
– Ты только не забудь о Камэидо, где мы впервые встретились.
– Непременно, любимая, – отвечал Хиросигэ. – Вот только изображу, как рыбаки зажигают на лодках огни, уходя на ночную рыбалку.
И он рисовал рыбачьи лодки…
С головой погрузился Хиросигэ в работу. Судьба целого города находилась на кончике его кисти, и это было важнее, чем данное жене обещание.
В непрестанных трудах пролетели два года. Темной осенней ночью при свете свечи заканчивал самурай последнюю, сотую гравюру. Он сильно похудел за минувшие годы, потому что спешил, боясь не успеть до прихода неведомого врага. Но в тоже время над каждым листом трудился Хиросигэ не меньше недели, понимая, насколько значим его труд.
С пачкой гравюр в руках вышел он в ночь, и, спрятавшись от пронизывающего ветра за выступ стены, стал ждать появления тэнгу. Но тэнгу не пришёл. Не появился он и на следующую ночь, и через неделю.
Каждый вечер Хиросигэ исправно выходил во двор и смотрел на небо – не мелькнёт ли меж звёзд тёмный силуэт «небесного пса». И стоял он так до тех пор, пока не приходила Кимико, чтобы увести его в дом. Наступила зима, а тэнгу всё не прилетал.
В отчаянии Хиросигэ решил сжечь все гравюры, но не смог поднять руку на труды стольких лет. Тогда он положил гравюры на самое дно отцовского сундука, чтобы больше никогда их не видеть.
Неделю спустя Кимико тайком отнесла гравюры книгопечатнику, живущему в квартале Ситая. Печатник сделал несколько копий на пробу и отдал их торговцу на углу, продававшему работы новичков. Гравюры разобрали так быстро, что на следующий же день пришлось делать новые. Но их, как и предыдущие, раскупили за считанные часы. Подсчитав прибыль, печатник пришёл в восторг и пообещал навестившей его Кимико, что изготовит всю серию целиком самое позднее через месяц. Спустя двадцать дней гравюры появились на прилавках уличных торговцев. Люди с удивлением узнавали на изображениях родные кварталы и восхищались тем, как искусно художнику удалось передать неуловимое очарование знакомых им с детства мест. Кимико хотела рассказать об этом Хиросигэ, но она боялась, что мужа рассердит её своеволие. Художник же, занятый на службе, редко выходил в город и не знал, что слух о замечательных гравюрах Эдо успел достигнуть императорского двора.
Как-то летним днём, гуляя с женой и сыном по городу, заметил Хиросигэ на прилавке одну из своих работ и очень удивился.
– Чья это гравюра? – спросил он у торговца, стоящего за прилавком.
– Итиюсая Хиросигэ, господин.
– И дорого вы за неё просите?
– Увы, я не смогу её вам продать, – развёл руками торговец. – Работы Хиросигэ разбирают очень быстро, и эту уже заказал один почтенный господин из замка. Он сказал, что непременно купит её сегодня вечером, ибо точно такую же повезут в дар самому императору! Зайдите через неделю, возможно, к тому времени мне принесут ещё одну.