Три тополя
Шрифт:
— Близко. — Он помолчал, лицо сделалось замкнутым и строгим. Оно было мокрое, как в поту, после трудной работы. — Ты почему моего имени не спросишь?
— Ой, сразу забуду! — Нюра весело наморщила лицо. — Не памятливая я. И часу не удержу в голове.
И снова он посмотрел на нее долго и с сожалением, словно хотел что-то сказать ей, но сдержался и молча делал свое дело: сворачивал в переулки, резко перекладывая руль.
— Тебе какой номер на Шаболовке надо?
— У трех тополей станем. Я там знаю.
— Три тополя? Это что — кафе новое?
— Какое еще кафе?! — подивилась Нюра его незнанию. — Дерева там. Много их, молоденьких, а три старых тополя стайкой стоят. Малые уже весь лист сбросят, а эти в золоте стоят, огнем горят…
— Покажешь: я медленно ехать буду.
В черной железной коробке прыгали цифры с негромким пощелкиванием. Нюра старалась не смотреть на них и все же поглядывала, теряясь в томительных догадках, что тут ложится на нее, а что на того, в тюбетейке.
— Легкая у тебя работа, — сказала Нюра. — Езди и езди, а он знай щелкает. Это сколько же за день можно нащелкать. Это тебе за все награда: за голод, за сиротство.
Он протянул руку, в счетчике громыхнуло, и все Цифры провалились, исчезли.
— Ты что? — оторопела Нюра.
— Не того ты в жизни боишься, Анна Григорьевна, — сказал он.
— А я не боюсь! — бойко ответила Нюра. Она быстро нашлась, потому что страх уже миновал, дом снохи был близко, а женским инстинктом она чувствовала странную свою власть над этим чудным человеком. — Чего мне бояться: не в лесу я и не в Америке.
— А в Америке страшно?
— Должно, а то бы не писали.
— Ты бойся скудную жизнь прожить, вот чего ты бойся, — сказал он, волнуясь. — Спохватишься однажды, а жизни не было.
— Я-то! — Нюра недоумевала. — Мне продохнуть некогда, милый ты человек. Ты руки мои посмотри. — Она протянула к нему руки, одну кулаком, с зажатыми деньгами, другую раскрытую, с растопыренными пальцами.
Он снял руку с руля и взял ее пальцы, просто взял, но в легком его пожатии была ласка и нежность, какой Нюра не знала во всю свою жизнь. Взгляд ее заметался, скользнул по каменному строю домов, по мокрому тротуару и купающимся в луже сизым голубям, и вдруг она узнала дом снохи.
— Стой! — крикнула Нюра. — Приехали!
Шофер выпустил ее пальцы.
— Где же твои три тополя? — Он остановил машину.
— Гляди — вот они. — Нюра протянула ему на ладони смятый рубль и медяки. — Возьми свое, как уговорились… может, и хватит.
— Не возьму я у тебя денег, Анна Григорьевна. — Он сжал ее кулак сильно и нежно. — Без денег лучше помнить буду.
— Это на всю жизнь сердце на меня иметь будешь? Память сквалыжную? — упиралась Нюра, стараясь отнять руку. — Ты бери, по-честному.
— Хорошо.
Он выбрал двухкопеечную монету.
— Все бери!
— Хватит. Я дырочку просверлю, на шнурок, и носить буду. — Снова какой-то чудной, ребячливый, он провел рукой от воротника вниз по груди.
— Это зачем? — спросила Нюра упавшим голосом.
За всем его ребячеством ей почудилась какая-то печаль, что-то отделявшее и ее от привычного житейского обихода.
— На счастье. — Он открыл дверцу. — Деньги убери, не надо нам с тобой мелочиться. Некрасиво выйдет.
Нюра спрятала деньги в карман жакета, не чувствуя радости, которую она непременно ощутила бы при других обстоятельствах: шутка сказать, на даровщину прокатиться от вокзала до Шаболовки!
— Я тебе чемодан поднесу, Анна Григорьевна.
— Нет, сама, сама понесу, — быстро заговорила Нюра, багровея и теряясь от мысли, что она появится у дверей снохи с ним и он, чего доброго, войдет в дом. — Примета такая есть, — солгала она, — сама рук не оборвешь, счастья не будет, в чужой дом уйдет.
— Ты на какой рынок ездишь?
— Кто его знает? — смешалась Нюра, опасаясь его проницательности, готовая поддакивать ему, только бы скорее уйти. — Я в Москву не часто езжу.
Они стояли у чемодана, рядом с вздыбленной крышкой багажника, оба выбитые из колеи.
— Чего тебе в Москве одной делать. Пойдем в кино, — попросил он. — Пойдешь?
— Пойду! — неожиданно согласилась Нюра.
— Не обманешь? — допытывался он. — Я тебе плохого не хочу, только хорошее.
— Я кино люблю, — уверенно сказала Нюра.
— В шесть часов приеду, не рано?
— Хорошо!
Жизнь двоилась, расслаивалась на глазах: внизу оставался тяжелый домашний пласт, и Нюра была внутри него, будто вмурованная, связанная в движениях, а поверху легко текла другая жизнь, стояли светлые, нарядные и снаружи дома, падали капли с желтеющих листьев тополя, куда-то торопились люди, и в этом потоке все было просто и все можно, потому что здесь Нюра не жила, а только переселилась сюда воображением, и слово ее тут было легкое, необязательное.
— Я к твоим тополям подъеду и буду ждать. Здесь, у кафе.
— Жди!
— В шесть. — Он посмотрел на ручные часы. — В восемнадцать ноль-ноль.
— Ага!
— Выйдешь?
— Выйду, — как-то уж совсем легко и весело сказала Нюра, и у него отлегло от сердца, он окинул взглядом многоэтажный дом, словно хотел угадать, из какого окна углядит его машину Анна Григорьевна.
— Я и не прощаюсь, — сказал он.
— Заче-ем нам прощаться! — хитро, нараспев согласилась Нюра, понимая, что все слова уже сказаны и сейчас они разойдутся навсегда.