Три Учебника Успеха
Шрифт:
"Горький пишет о Смуром в заметке 1897 года: "Он возбудил во мне интерес к чтению книг. У Смурого был целый сундук, наполненный преимущественно маленькими томиками в кожаных переплетах, и это была самая странная библиотека в мире."" ("гвардии отставной унтер офицер Михаил Акимович Смурый") [Басинский П.В. Страсти по Максиму].
"Полагаю, что писать начал лет с двенадцати и что толчком к этому послужило "перенасыщение опытом". (...) Читал - много, особенно много - переводов иностранной литературы. Любил читать библию..." (М. Горький "[Как я пишу]" (1930 год)).
"Стал вновь читать он без разбора.
Прочел он Гиббона, Руссо,
Манзони, Гердера, Шамфора,
Madame de Stael, Биша, Тиссо,
Прочел скептического Беля,
Прочел
Прочел из наших кой-кого,
Не отвергая ничего:
(...)
И что ж? Глаза его читали,
Но мысли были далеко;
Мечты, желания, печали
Теснились в душу глубоко.
Он меж печатными строками
Читал духовными глазами
Другие строки. В них-то он
Был совершенно углублен."
"Но прежде - некоторые бытовые подробности его пребывания в Нижнем. С октября 1889 года он устроился работать письмоводителем к присяжному поверенному А.И.Ланину за двадцать рублей в месяц. Двадцать рублей - деньги хорошие. Это меньше тридцати рублей, которые "весовщик" Пешков получал на железной дороге, но и не три рубля, получаемые им за работу в адской пекарне Семенова. Тем более что Ланин работой Пешкова не обременял, зато позволял ему в любое время пользоваться своей роскошной библиотекой" [Басинский П.В. Страсти по Максиму].
"Горький дарит сотни книг городской библиотеке, по его просьбе Шаляпин дал в Нижнем концерт, сбор от которого пошел на постройку Народного дома" [Нефедова И.М.].
Максим Горький окончательно переезжает из Италии в Советскую Россию. Моссовет передает ему и его семье красивый двухэтажный особняк (архитектор Ф.О.Шехтель) на тихой Малой Никитской, принадлежавший в прошлом миллионеру Рябушинскому.
Красиво и внутреннее убранство, особенно ведущая на второй этаж широкая лестница.
"Изображу ль в картине верной
Уединенный кабинет,
Где мод воспитанник примерный
Одет, раздет и вновь одет?
Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Все, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной, -
Все украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет."
"За вестибюлем - огромная горьковская библиотека. Но все книги в ней не уместились: ведь их больше 10 тысяч, и шкафы с книгами стоят и во внутреннем вестибюле, вдоль лестницы. Из русских писателей только у Льва Толстого в библиотеке было больше книг. Но это лишь то, что осталось у Горького к его кончине". "Он любил книги, собирал их, дорожил ими, но немало чрезвычайно редких книг раздарил тем, кому они нравились, кому были, на его взгляд, нужнее. Много книг передал он за свою жизнь и разным библиотекам (к примеру, нижегородской - около 1000 книг)" [Нефедова И.М.].
"Нельзя человеку, - вспоминает слова Горького Вс.Рождественский, - отказывать в двух вещах: в хлебе и в книге" [Нефедова И.М.].
"...Горький - поклонник книги, страстно влюбленный в литературу. Следовательно, Андреев должен "ужалить" его в это "место".
"Читать Л.Н. не любил и, сам являясь делателем книги - творцом чуда, - относился к старым книгам недоверчиво и небрежно.
– Для тебя книга - фетиш, как для дикаря, - говорил он мне.
– Это потому, что ты не протирал своих штанов на скамьях гимназии, не соприкасался науке университетской. А для меня "Илиада", Пушкин и все прочее замусолено слюною учителей, проституировано геморроидальными чиновниками. "Горе от ума" - скучно так же, как задачник Евтушевского. "Капитанская дочка" надоела, как барышня с Тверского бульвара. (...)". Провокация тут очевидна. Для Горького русская и мировая литература - это незыблемая система ценностей. Да и Андреев, конечно, не верит в то, что говорит. На самом деле он видел в русской литературе ее "вселенский" смысл, обожал Достоевского и был как писатель зависим от него" [Басинский П.В. Страсти по Максиму].
"Он упоминал, цитировал, пересказывал, оценивал сотни произведений писателей,
"Запечатлённый разум человека, который жил задолго до нас и оставил в назидание нам всё богатство души, накопленное им. Стало быть, примем так: в книгах заключены души людей, живших до нашего рождения, а также живущих в наши дни, и книга есть как бы всемирная беседа людей о деяниях своих и запись душ человеческих о жизни" (М. Горький. "Жизнь Матвея Кожемякина").
"Скворцы да воробьи в бога не верят, оттого им своей песни и не дано. Так же и люди: кто в бога не верит - ничего не может сказать..." (М. Горький. "Жизнь Матвея Кожемякина").
"Книжная мудрость" и интуитивное знание.
Нижегородский психиатр ("с улыбкой веселого чорта"), "маленький, черный, горбатый", "часа два расспрашивал, как я живу,- писал Горький,- потом, хлопнув меня по колену, странно белой рукой, сказал: "Вам, дружище, прежде всего надо забросить ко всем чертям книжки и вообще всю дребедень, которой вы живете. По комплекции вашей, вы человек здоровый, и - стыдно вам так распускать себя. Вам необходим физический труд. Насчет женщин - как? Ну, это тоже не годится. Предоставьте воздержание другим, а себе заведите бабенку, которая пожаднее к любовной игре, - это будет полезно".
Судя, по биографии, Алексей ПешкОв после этого совета направился в большое пешеходное путешествие. М. Горький: "...Мудрость жизни всегда глубже и обширнее мудрости людей". Но, видно, в памяти (может быть, бессознательно) застряло.
"Впрочем, давно замечено: или читать - или жить..." [Быков Д.Л.] (Кем, где и при каких обстоятельствах замечено?).
ГЛАВА 8. БЕНЕДИКТИАНЦЫ.
С.А. Венгеров, характеризуя географические труды Н. Гоголя, отмечает: "...Ни в какой другой области научных занятий Гоголя не сказалась так ярко жилка кабинетного ученого..., та характеристичная черта всякого научного деятеля по призванию, которую я бы назвал бенедиктинством. Под бенедиктинством, вспоминая колоссальные фолианты, созданные вдохновенным трудолюбием западноевропейских бенедиктинцев, я разумею любовь или вернее страсть к научному труду как таковому, почти независимо от результатов, к которому он приводит. Научному работнику по призванию доставляет какое-то чисто физиологическое удовольствие самый процесс работы. Приятно делать выборки, переписывать интересные документы, приятно то, что называется "копаться" в своем материале, дышать "архивною пылью", перебирать библиографические пособия, самому набирать библиографию, собирать нужные книги, волноваться по поводу того, действительно ли "всё" узнано, прочитано, подобрано. Без такого увлечения самою механикою работы разве мыслимо собственноручно написать целый том в 250 стр. убористой печати, как это сделал Гоголь?". [Венгеров С.А.]. (Говоря о детстве Н. Гоголя, И. Золотусский отмечает: "... Бывали часы, когда (...) он предавался тихим домашним занятиям - рисовал, раскрашивал географические карты..." [Золотусский И.П.]).
Если вспомнить слова М. Мейеровча об афинской библиотеке Г.Шлимана ("Целые ряды полок, с полу до потолка, заполнены тут исключительно рукописями самого Шлимана" [Мейерович М.Л. С. 142]), то, наверное "бенедиктинство" было чертой и Г. Шлимана. Вместе с тем, участие в раскопках и путешествиях, требовавшее значительного времени, ставило перед Г. Шлиманом задачу экономии времени, максимальной собранности и концентрации.
Работа в библиотеках - лишь внешний (но наглядный, естественный и, как правило, необходимый) признак "бенедиктинства", "учености". Об этом может свидетельствовать следующее высказывание о занятии Н. Гоголем должности адъюнкт-профессора по кафедре всеобщей истории: "Смешная получилась история. Человек без ученой репутации, без солидных трудов, без предварительной кротовьей работы в библиотеках вдруг сразу поднялся на целый этаж" [Золотусский И.П.].