Три версии
Шрифт:
— Вы и о них знаете?!
— У меня профессия такая — много знать. Но ты не ответил на мой вопрос.
— Не хожу я с ними больше. Себе спокойно.
— Пожалуй, ты прав, — согласился я. — Ну а теперь все же ответь, почему ты не хочешь сказать мне правду: когда узнал о смерти Никиты Гладышева?
Его неожиданное упорство было для меня странным и непонятным. Если он причастен к происшествию с Никитой Гладышевым, то его больше должно беспокоить воскресенье 14 мая, а не понедельник, 15 мая. Между тем о воскресенье он говорил равнодушно. Почем же настаивает на вторнике?
Я
— Ладно, — звонко произнес Николай. — В понедельник я не ночевал дома.
— Где же ты ночевал?
— У тетки своей! — выкрикнул Николай и вдруг заплакал, чего я от него никак уж не ожидал.
Он уткнул лицо в руки и ревел, как ребенок. Но, по существу, он и был еще ребенком, высоким, плечистым, сильным ребенком.
— Я пришел домой… — Он поднял на меня мокрое от слез лицо, давился словами. — А дверь закрыта… Я звоню, а она не открывает… Я слышу: музыка играет… и голоса… пьяные… Она, значит, и он… поют… Пьяные уже…
— Она — это твоя мать? — негромко спросил я.
— Ну, да! — Николай шмыгнул носом. — Со своим… хахалем.
— И часто случается, что тебе приходится ночевать в другом месте? Острая жалость к нему охватила меня.
— Бывает, — пробормотал мальчишка. — Но, кроме тетки, никто не знает. Противно очень. Они, когда напьются, сначала целуются, а потом дерутся… Раньше, при отце, у меня свой ключ был… А теперь мать отняла. Ему отдала!
Сколько обиды, даже ненависти прозвучало в голосе Николая, когда он сказал: “Ему отдала!” Что же мне сказать этому мальчику, который иной раз не может попасть в свою квартиру, потому что родная мать отдала его ключ чужому мужчине. Однако для него, Николая Терехова, он чужой, этот мужчина, а для матери, брошенной мужем, вовсе и не чужой. Из-за него она предает сына? Э-эх, легче всего со стороны осуждать ли кого, успокаивать ли. А жизнь — сложная штука, давно и всем известно. Некогда мои бабка говаривала: “У каждой божьей твари своя правда имеется. Потому волк овцу режет, а охотник волка стреляет!” Но как же тогда истину найти, если у каждого, у всех своя правда.
— Мать твоя давно начала пить? — мягко спросил я.
— Давно, — коротко ответил он. Потом горькая усмешка исказила его губы. — Думаете, не понимаю, почему вы меня все расспрашиваете о Гладышеве? Подозреваете меня… Ну, будто я… чего-нибудь такое… с Никитой… Да? Только неправильно вы подозреваете. Видел я Никиту в воскресенье, видел!
— Когда? В котором часу?
— Вечером. В половине восьмого.
— Где ты его видел, Коля? Пойми, дружище, это очень важно.
— По набережной они гуляли.
— Кто они?
— Никита и Андрей Александрович… Морозов. Наш учитель физики. Ребята часто с ним встречаются после уроков или в выходные дни. Говорят, что интересно с ним. Но я у него ни разу не был…
— Погоди, погоди, — перебил я. — Ты говоришь, что они гуляли по набережной. А они тебя видели?
— Не знаю. Они в мою сторону не смотрели. Да я и сам спешил. К Вальке Грошеву. Мы с ним договорились, что в кино пойдем в “Вымпел”. Там у него мать работает администратором. Она нам разрешила прийти на сеанс двадцать тридцать. Мы две серии “Они сражались за Родину” смотрели. И Вероника Георгиевна вместе с нами сидела. И домой мы потом вместе пошли. Я к себе в половине двенадцатого пришел. Ветер сильный был. А мать к бабке в деревню поехала, я один дома… Если не верите, можете у Вероники Георгиевны спросить, она вам скажет, был я в кино вместе с Валькой или нет, шли мы вместе домой или нет…
— Успокойся Николай, — строго прервал я его. — Не маленький. И не надо обижаться. Я хочу узнать, что произошло с твоим школьным товарищем.
— Я понимаю, — сникшим голосом произнес он. — Извините.
18 мая 1978 г., четверг, 16 часов 45 минут
То, что сообщил Николай Терехов, было в высшей степени важно, ибо не исключало, что учитель Морозов оказался последним человеком, кто видел и разговаривал с Никитой Гладышевым.
О чем они говорили?
Вошел Самсонов.
— Ну что с Гороховым и Злобченко? — нетерпеливо спросил я, жестом приглашая его сесть.
— Алиби у них, — ответил Самсонов. — Горохову двенадцатого мая сделали операцию. Аппендицит. До сих пор лежит в больнице. Злобченко четырнадцатого мая работал на фабрике. Там вышла из строя отопительная система. Собрали всех ремонтников упросили их поработать в воскресенье. Работали в две смены. С фабрики все, в том числе Злобченко уехали после двадцати трех часов на служебном автобусе.
— Хорошо. Алиби так алиби, — кивнул я. — Надо побывать в кинотеатре “Вымпел” и поговорить с администратором Вероникой Георгиевной. Поинтересуйтесь, действительно ли в воскресенье Николай Терехов и ее сын Валентин смотрели на сеансе двадцать тридцать кинофильм “Они сражались за Родину”? Я думаю, что так оно и было, но для формальности нужно проверить. А потом позвоните мне.
— Понятно, — сказал Самсонов.
— Как с поездкой в Черновин? Оправа от очков повисла у нас, Игорь Демьянович. Не передумали ехать? — пошутил я.
— Завтра с утра, — ответил Самсонов. — А сегодня встречусь с администратором “Вымпела”.
— Лады.
После его ухода я позвонил в справочную и попросил назвать мне номер домашнего телефона Андрея Александровича Морозова.
— Алло, Андрей Александрович?
— Да.
— С вами говорит старший следователь прокуратуры Красиков…
— Дмитрий Васильевич? — оживленно перебил меня низкий мужской голос. — Очень рад, что вы позвонили. Я сам собирался это сделать. Узнал у директора ваш номер телефона… Да вот некстати свалился.
— Что-нибудь серьезное? — забеспокоился я.
— Нет, нет!
— Андрей Александрович, вы, кажется видели вечером в воскресенье Никиту Гладышева?
— Совершенно верно.
— Не станете возражать, если я сегодня загляну к вам? К вечерку?
— Милости прошу! Комсомольская, дом восемнадцать, квартира тридцать.
— Благодарю. До встречи.
Едва я положил трубку, как телефон зазвонил.
— Красиков слушает.
— Я — Гладышев… Федор Борисович Гладышев. Мой жена сказали, что вы… расследуете… Я хотел бы с вами встретиться. Если можно, прямо сейчас.