Три весны
Шрифт:
— Мы должны сделать это, Федор Ипатьевич! — воскликнул Костя.
— Разумеется. И найди Сему Ротштейна. Пусть напишет, что Вася и Петя несли его в санчасть полка. Лишняя бумажка не помешает.
На этом они и расстались. Прямо из парка Костя отправился к матери Васи. Он заново пережил, может быть, самые трудные минуты войны. Его долгом было не оставить Петера в беде. А в том, что тот не виновен, Костя не сомневался. Правда, Петер мог застрелить себя, но тогда бы он предал Васю. Черт возьми, как сложно все это!
Костя застал дома у Васьки старуху. Она готовила на плите обед. Остро пахло щами, пережаренным луком.
На стук двери старуха повернула ссохшееся лицо и принялась внимательно разглядывать вошедшего. Нет, она никогда не видела этого парня в военной гимнастерке. Кто же он? Зачем пришел к ней?
— Здесь Панковы живут? — спросил Костя, хотя сразу же узнал в старухе Васькину мать.
— Они самые. А по какому такому делу? — закашляла и пояснила:
— Не здоровится мне. Видать, простыла, под лопатку стреляет.
Она вытерла руки о фартук и прошла к столу. Подождала, когда заговорит Костя. А он начал сорвавшимся вдруг голосом:
— Вот пришел узнать о Васе. Мы учились с ним вместе… Есть что-нибудь от него?
— Есть.
— Что? — он подвинулся к ней.
— Похоронная. Там написано про Васину смерть да про геройство.
— А может?..
— Нет, погиб. Он сызмальства отчаянным был. Иной раз и грешила с ним, а теперь жалко. Каждому свое дитя жалко, милый.
— Куда вы ее дели?
— Кого это?
— Мне нужна похоронная, — твердым голосом сказал Костя.
— Забрали бумажку. Приходили насчет пенсии и забрали, — сказала старуха.
«Похоронная в райсобесе», — решил Костя.
Но занятия в учреждениях уже кончились. И он побрел домой. Тупая боль сжимала сердце. Хотелось поскорее добраться до постели, лечь и уснуть.
Костя мастерил упавшую изгородь, когда к нему подошла мать. Растягивая слова, сказала:
— Отец помер у Влады. Она мальчика за тобой прислала. Вот, — мать подала записку.
Костя взял клочок бумаги и принялся читать. Влада в беде! С каждой секундой Костей все больше овладевала тревога.
Влада писала:
«Милый, хороший!
Мне так тяжело. Умер папа. И я одна. Я не знаю, что делать. Приходи сейчас же».
— Сходи, сынок. Все-таки она девица. Кто поддержит ее в скорбную минуту, — сказала мать, горестно покачивая головой.
Костя, не раздумывая, бросил топор, повернулся и пошел в город. У вокзала он сел на трамвай. Он понимал, что она его очень ждет, если написала такую записку.
Вскоре Костя входил в квартиру Влады. Он ожидал увидеть здесь множество людей, но у порога стояли лишь две старушки, очевидно, соседки, да в столовой у гроба сидела рядом с Владой какая-то женщина.
Увидев Костю, Влада, вытирая платочком красное, сразу подурневшее лицо, подошла к нему.
— Вчера вечером. Это не первый у него сердечный приступ, — и пошатнулась.
Костя подхватил ее, не дал упасть. А женщина, что сидела у гроба, сказала Косте:
— У нее нет сил. Она всю ночь не сомкнула глаз и днем не уснула.
Женщина раскрыла флакончик и дала Владе понюхать. По комнате расплылся резкий запах нашатырного спирта.
Покойник лежал в тесном гробу. Казалось, что вот-вот под тяжестью тела отойдут боковые плахи. Не над этим ли усмехался мертвец уголком крепко сжатого рта? Или смеялся над людьми, которым только предстоит перейти тот рубеж, что осилил он.
— Как живой, — прошептала женщина, осторожно поправив на груди покойника веночек из бумажных цветов.
«Он не любил пижона Игоря. Он был неглупым и разбирался в человеческих отношениях. А Игорь, наверное, уехал. Конечно, уехал, а то бы был здесь», — думал Костя, не отрывая взгляда от синего лба покойника.
Поздним вечером, когда в комнатах зажгли свет, приходили какие-то дамы в шляпках, хлюпали носами и охали, уговаривали Владу держать себя в руках. За ними следом явились мужчины интеллигентного вида. От них слегка попахивало вином.
А ночевали в квартире трое: женщина спала на кушетке в кухне, и Влада с Костей сидели у гроба. Костя просил Владу прилечь хоть на полчаса, но она отказалась.
— Как я теперь буду жить? Как буду жить?..
Перед рассветом Влада забылась, положив голову на Костины колени. И Костя не двигался, боясь потревожить ее сон. Владе нужны были силы еще на один страшный день, день похорон отца.
Она спала беспокойно и недолго. А когда проснулась, с тихой благодарностью посмотрела на Костю и печально произнесла:
— Я низкий и гадкий человек. И это возмездие за мое ничтожество. Я так виновата перед тобою!..
— Нет, Влада. Ты говоришь совсем не то, — вздохнул Костя.
— Какой дурой я была! Ты знаешь, что он меня бросил? Господи, и как я рада этому! Понимаю, что я жалка, что никому не нужна…
Она говорила слова, которые не находили в Костином сердце ни жалости, ни сострадания. Он хотел лишь одного: скорее похоронить Владиного отца и уйти от Влады. Совсем уйти.
Но она сама потерялась в пестрой толпе сослуживцев и знакомых отца, что хлынули вдруг с утра и вскоре заполнили всю квартиру. Лишь на кладбище, когда отзвучали положенные в этих случаях траурные речи и гроб опустили в могилу, Костя услышал слабый крик Влады и увидел ее обезображенный горем профиль.
Костя торопливо зашагал домой. Смерть Владиного отца не ошеломила Костю, она как-то сразу же вылетела из головы, словно ее и вовсе не было.
Глубокой ночью Алеша сошел с поезда. Сеял дождь, и лужи были черные, как гудрон. На привокзальной площади ни подвод, ни грузовика. Оставаться на вокзале до утра не хотелось. Алеша с минуту постоял у дверей и решительно шагнул в сырую темень.