Три весны
Шрифт:
Он шел по грязной, неосвещенной улице пристанционного поселка, затем свернул в сосновую рощу, за которой начинался собственно Ачинск. Гимнастерка на Алеше насквозь промокла, но он не чувствовал холода. Его согревала быстрая ходьба. Алеша спешил увидеть Веру.
Он думал о ней с обожанием и тревогой. Он был уверен, что Вера любит его. Но Алеша беспокоился, что она страдает от нужды, в которую добровольно пошла. Но тут же мысленно твердил: нет, она все переживет, все вынесет рядом с ним.
Он представлял Веру то школьницей за партой, то артисткой в «Медведе». А то в момент их встречи в Ачинске. Она крепко обняла его тогда и поцеловала.
Алеша не жалел Ванька. Он не мог жалеть его, потому что Ванек и Вера всегда были чужими и лишь по иронии судьбы оказались вместе. Ванек не любил Веру, он любил в ней себя. Ему было лестно обладать красивой и умной женщиной, некогда пренебрегавшей им.
«Я увезу тебя, Вера, в далекие степи, где веками дремлют у курганов каменные идолы, — мысленно говорил Алеша. — Мы будем жить в краю, где рождаются чистые и звонкие реки. А вечерами в хакасских юртах будут звучать песни степняков о любви Алтын-кеёк и Чанархуса»…
Он пришел домой весь в грязи: спускаясь с горки, поскользнулся и упал. Вера бросилась к нему, поцеловала.
— Снимай все. Выстираю сейчас, — сказала она, натягивая на свои узкие плечи выцветшее ситцевое платьице. — Я так ждала тебя! Думала, что с ума сойду.
Алеша испытывал к Вере такую нежность, какой не знал прежде. Ему вдруг захотелось схватить ее в охапку и закружить. И вовсе не беда, что он совсем не умел танцевать.
Вера принесла небольшое деревянное корыто, налила в него воды, принесла жидкое мыло в стеклянной баночке. Все у нее так и горело в руках, и Алеша зачарованно любовался ею.
— Я читала твою статью о трактористах. Статья всем у нас понравилась на работе, — говорила она, поблескивая голубыми искорками глаз. — Заведующая библиотекой сказала, что у тебя определенно талант.
— Уж так и талант, — усмехнулся Алеша, радуясь похвале.
— А как ты съездил? — спросила она, ловко выкручивая выстиранную гимнастерку.
— Хорошо, — ответил он шепотом, чтобы не разбудить хозяйку, спавшую за дощатой перегородкой.
Затем Алеша все так же, в одном белье, сидел за столом напротив Веры и пил молоко. Алеша пил его маленькими глотками и думал о том, что он самый богатый человек на земле. У него есть любимая жена, которая всегда ждет его, которой он необходим.
А Вера, подперев ладошками подбородок, счастливо глядела на Алешу. Приоткрытая грудь ее дышала ровно.
— Скучал? — Вера перехватила его взгляд.
Утро текло в неплотно прикрытые ставни ручейками весеннего солнца. Подняли неистовый гвалт воробьи, прилетевшие под окно. А Вера, забыв, что Алеша не спал эту ночь, просила говорить о его поездке. Просила повторять сказанные им слова.
— Больше всего на свете! Больше самой жизни! — говорил Алеша, вдыхая дурманящий запах ее тела.
К девяти часам утра он был на ногах. Не терпелось повидать Василия Фокича, узнать редакционные новости. Конечно же, больше всего Алешу интересовало, что сталось с героями фельетона. Неужели смогли как-то выпутаться? Нет, милиция еще до Алешиного отъезда вела следствие. Значит, жулики должны получить каждый свое.
Гимнастерка и брюки, хорошо выутюженные, пахнущие ветерком и паленым, лежали на табуретке у кровати. Алеша надел их и в осколок зеркальца оглядел себя. Остался доволен: аккуратный, чистый, вот только надо бы постричься — оброс в командировке. Она так заботлива, Вера, она все умеет делать.
От ночного дождя уже ничего не осталось. Телеги, тарахтевшие по улицам, поднимали пыль. Лишь кое-где в тени виднелись крохотные зеркала лужиц.
Алеша любил позднюю весну, когда отцветают деревья и зацветают травы. В эту пору ему хотелось в луга и на светлые речные плесы. Уйти далеко-далеко вместе с Верой!
Василий Фокич, казалось, поджидал Алешу с минуты на минуту. Он нисколько не удивился Алешиному появлению. Вышел из-за стола:
— Ну, садись, рассказывай.
— А чего? Съездил. Спасибо вам. Услал в Красноярск несколько материалов.
— Я знаю, — Василий Фокич потер потные руки. — Тебе даются очерки, а это довольно трудный жанр. Статейку любой напишет. Но очерк… — он пригладил растрепанные волосы.
— Что нового? — заинтересованно спросил Алеша, присаживаясь и поглядывая на редактора.
— Эшелоны идут на восток — вот главная новость. Видно, воевать нам с японцами, — понизив голос, сказал Василий Фокич. — Перебрасываются танки, артиллерия, пехота.
— Выходит, что война продолжается?
— Вроде так. Но ведь и обидно же… Сколько лет самураи с ножом у глотки стоят. Когда-то нужно кончать с этим.
— Нужно, — согласился Алеша.
Василий Фокич заходил по кабинету. Он собирался начать какой-то важный разговор и все не мог насмелиться.
«Наверное, что-то про фельетон. Уж не оправдался ли Елькин?» — беспокойно подумал Алеша.
Действительно, Василий Фокич заговорил о фельетоне.
Но сказал совсем не то, что ожидал Алеша. Фельетон вчера обсуждали на бюро горкома партии. Хвалили автора. Было много шума. Елькин плакал, просил снисхождения. А секретарь горкома по кадрам произнес такую обвинительную речь, что Елькина единогласно исключили из партии. Дело обещаеть быть громким.
— Ты помнишь, что я тебе толковал насчет уменья говорит с людьми? — усмехнулся Василий Фокич. — А ведь можно было испугаться и не дать фельетона… Век живи век учись.
Редактор умолк. Но Алеша знал, что сказано не все, и нетерпеливо повернулся к Василию Фокичу:
— Еще новости?
— По делу Елькина проходит тот военный.
— Ванек? Капитан?
— Да. Махинация с валенками на крупную сумму. Таких жалеть не нужно. И теперь тебе незачем ехать куда-то. Квартиру постараемся найти получше. Ну, чего?.. А, понимаю… И разговор с Верой охотно беру на себя. Даю гарантию — согласится. Городок-то у нас посмотри какой. Весь в зелени! — он подошел к окну и широким жестом пригласил Алешу.