Три весны
Шрифт:
А сотни раненых лежали пластом на жестких постелях, боясь шелохнуться, чтобы не причинить острой боли себе и соседу.
В каком-то кошмарном забытье прошла для Алеши первая ночь в Грузинове. У него был сильный жар. Температура прыгнула под сорок. Огромные языки багрового пламени плясали перед глазами. Раскалывалась голова, нестерпимо болели раны. А утром, сразу же после обхода врача, Алешу унесли на перевязку.
В комнате с белыми занавесками на окнах, белыми чистыми простынями на столах Алешу встретили люди в белом. Медсестра, которую за строгий характер раненые называли «гвардии Дунькой», долго и мучительно разматывала бинты, присохшие к ранам. Хирург, суровый и немногословный, с интересом разглядывал изрезанную ногу:
— Вам повезло, лейтенант Колобов, — и добавил, обращаясь к «гвардии Дуньке»: — Готовьте его ко второй операции. Нужен рентген. Осколок глубоко проник в область левого бедра.
Хирург обрабатывал рану, бросая в таз алые от крови тампоны. Алеша, сцепив зубы, следил за тем, как быстро и точно движутся руки хирурга.
Ногу положили в гипс, и врач распорядился, чтобы Алешу отнесли в ту палату, где несколько посвободнее.
Вскоре Алеша ближе узнал нескольких раненых из палаты. Неторопливые рассказы бойцов о прошлом житье-бытье скрашивали однообразную жизнь госпиталя, отвлекали от болей и мыслей о предстоящей операции.
А как-то вечером в палату заглянула девушка в белом халате и шапочке.
— Колобов есть? — спросила она.
— Да, — спокойно ответил он, решив, что это принесли ему жаропонижающие таблетки.
— Из Алма-Аты? — спросила она, пробираясь к нему.
Он не успел ничего сказать. Она разглядела его в сизых сумерках комнаты, и ее глаза округлились:
— Леша… Ой, да как же ты!..
Это была Тоня Ухова, дурнушка Тоня, которая жила недалеко от Алеши, на том же болоте, та самая Тоня, которая донесла на Алешу Петеру. Она присела на краешек кровати, осторожно взяла его руку, погладила ее и легонько пожала.
Алеша пристально смотрел ей в лицо, словно пытался прочитать на нем все, что случилось с Тоней за время войны. Оно было прежним. Лишь на правой щеке чуть обозначилась ямочка, когда Тоня улыбнулась, а потом и ямочка спряталась.
— Сестра милосердия, — прошептал Алеша. — А почему я тебя до сих пор не видел? Ты работаешь здесь?
В другом конце комнаты кто-то замычал и скрипнул зубами. Тоня повернулась на стон, прислушалась.
— Я была на передовой. После ранения попала в этот госпиталь. В самый раз, когда бои шли под Сталинградом. А подлечилась, оставили меня здесь, в женском отделении, — сказала она. — Вступила в партию. Можешь поздравить.
— Я рад за тебя.
— Привыкла уж в госпитале, — проговорила после некоторой паузы.
— Тоня, у вас не было последнее время раненой санитарки? Ногу ей оторвало. Наташа Акимова. — Алеша приподнялся на локте и задышал тяжело, как будто делал какую-то трудную работу.
— Ты лежи. У тебя все идет нормально. Я смотрела историю болезни, — Тоня поспешила успокоить его.
— Сестричка, — позвали в другом углу комнаты. — Кажется, кончился он.
Тоня поспешно поднялась с койки, прошагала по комнате. И Алеша увидел, как она взяла и тут же опустила чью-то коченеющую руку.
Минуту спустя пришли санитары с носилками. Их встретило общее молчание. И сами они, не сказав ни слова, положили умершего на носилки и на вытянутых руках, поверх коек, пронесли к двери.
Тоня ушла с санитарами, слабо кивнув в сторону Алеши.
Сосед по койке проводил ее долгим взглядом и сказал с явной завистью в голосе:
— Везет же людям!
— Да вы о ком? — Алеша повернул к нему голову.
— Да уж не о тебе. Вы, как я понял, давно знакомы?
— Учились вместе, в одном классе.
Раненый сел на койке, поджав по-восточному короткие и худые ноги, на которых висели широкие, как юбка, застиранные штаны из синей байки. Он зачем-то пощупал свой кадык и грустно улыбнулся:
— Я знал много женщин. Я ценил в женщинах темперамент — страстность. И жестоко ошибался. Темпераментной может быть и лошадь. А главное в женщине — святое чувство верности. Ты представить себе не можешь, как она любит его! Когда рядом с ней Назаренко, она никого больше не видит.
— Тоня? — удивился Алеша.
— Тебе кажется странным?
— Она когда-то клялась не любить и не выходить замуж.
«Так вот почему Тоня не на передовой. Интересно, он-то как? Любит ее?» — подумал Алеша. Ему захотелось, чтобы все у Тони было хорошо.
Назавтра Тоня пришла снова. За окнами палаты гудел ветер, от его порывов дребезжали окна. На душе у Алеши было тоскливо от воспоминаний о доме, о Наташе, о школьных и фронтовых друзьях, которых разбросала война по белу свету. Соберутся когда-нибудь они вместе? Вряд ли.
— Ты никого не встречала из наших? — спросил Алеша, когда Тоня подошла и наклонилась к нему.
— Нет, а ты?
— На фронте видел Илью Туманова.
Алеша рассказал ей про короткую встречу за Миусом.
Так и не довелось сойтись им снова, как договаривались.
Тоня слушала внимательно, не сводя глаз с Алеши. Да, слаб он. Лицо белое, с зеленоватым оттенком. Значит, потерял много крови.
— Никакой Акимовой у нас не было и нет. Я проверила по спискам с самого января, — заговорила она, когда он смолк. — Эта Акимова — знакомая тебе? Твоя девушка?
— Да, мы с ней подружились. И ее ранило в первый же день наступления.
— Ее из армейского госпиталя могли эвакуировать сразу в глубокий тыл. Так чаще всего и бывает, когда грузят раненых в специальные санитарные поезда, — сказала Тоня.
Он вздохнул:
— Я найду ее. Все равно найду!
И Тоня призналась:
— Я тоже встретила такого человека, Алеша, такого человека!.. Ты только не смейся надо мной. И мне боязно за свое счастье. И еще как-то не по себе, что время теперь трудное, военное, столько беды, горя кругом, а я думаю о своем личном, дрожу за него, — она вспыхнула румянцем и отвернулась. — Я такая счастливая!