Три заповеди Люцифера
Шрифт:
— Лиза, — тихо произнесла она и тоже протянула мне аккуратную ладошку, после чего вопросительно посмотрела на друга, как бы спрашивая его, всё ли она правильно сделала. Девушка мне понравилась, была она чиста и наивна, и находилась в том нежном возрасте, который делает прелестницей любую девушку, конечно, если она при рождении не награждена каким-либо уродством.
— Саротозин, — ответил я, осторожно пожимая девичью ладонь. — Право же, господа, я не знаю, чем заслужил ваше внимание.
— Заслужили! — заверил меня новый знакомый. — Своим героическим поведением заслужили. Имя гардемарина Саротозина теперь знакомо каждому питерскому студенту. Сегодня Вы встали на защиту Андреевского флага, — с пафосом продолжил Казимир, — а завтра встанете на защиту всего угнетённого русского народа!
— Ага! — радостно подтвердила Лизавета. — Встанете! И в подтверждение своих слов кивнула головой.
Говоря по чести, революционная риторика мне не понравилась. К политике вообще, так же как и к проблемам всего русского народа, я относился инфантильно, и мне не было никакой нужды вставать на его защиту.
— Господа, вы меня с кем-то путаете, — как можно мягче произнёс, я глядя в чистые девичьи очи. — Я не трибун, не разночинец, в конце концов, я вообще не революционер и не собираюсь призывать Русь к топору.
— А этого и не требуется, — сквозь зубы вполголоса сказал Казимир.
— Ага! — вновь подтвердила Елизавета. — Не требуется!
И так же, как в прошлый раз, кивнула прелестной головкой.
— Не тот политический момент, — уточнил Казимир. — Да и звать ни к топору, ни на баррикады пока что некого.
— Некого, — горестно вздохнула Лиза и потупила глазки, словно она была виновата в отсутствии сознательных революционных масс.
— Впрочем, сейчас не время и не место для политических диспутов, — спохватился Казимир и встревоженно завертел головой. — Приходите на нашу скромную студенческую пирушку, там и договорим.
— Приходите! — радостно подтвердила Вронская. — Мы на Васильевском обитаем, на Седьмой линии, в доходном доме господ Елисеевых, на третьем этаже! Завтра же и приходите.
— Благодарю вас, друзья мои, но раньше вечерней молитвы я из академии выйти не имею возможности. Право же, стоит ли мне беспокоить вас в столь поздний час?
— Ах, отбросьте Вы эти церемонии! — поморщился Казимир. — Приходите в любое время, мы часто засиживаемся до рассвета.
— До рассвета! — подтвердила Лиза. — Приходите, будет интересно! Придёте? — жалостливо спросила девушка и несмело взглянула мне в глаза.
— Весьма польщён вашим предложением, — вздохнул я и утонул в чистом васильковом взгляде. — Обязательно приду.
— Тогда до встречи. — скупо попрощался Казимир, и, сунув для рукопожатия костистую ладонь, быстро удалился. Следом за ним засеменила и девушка. Вскоре они оба растворились в синих весенних сумерках, а я, озадаченный нечаянным знакомством, продолжил путь домой.
На следующий день, вечером, переодевшись в гражданское платье, я взял извозчика и поехал на Васильевский остров, на Третью линию. Доходный дом Елисеевых я отыскал быстро. Перед тем, как войти в парадное, я закинул голову и посмотрел на третий этаж, где в поздний час светилось одно-единственное окно.
— Видимо, мне туда, — сказал я себе и стал подниматься по лестнице.
Квартира оглушила меня ярким светом и плавающим в табачном дыму весёлым гомоном. На моё удивление, Казимир и Лиза встретили меня очень радушно, как старого друга.
— Раздевайтесь и присоединяйтесь к нам. — снимая с меня пальто, оживлённо тараторил Казимир. Я заметил, что от него попахивает водкой, но ничего не сказал.
— Не желаете ли чаю? — проворковала Лиза.
— Да-да, именно чая! Давайте, садитесь за стол без всяких церемоний, у нас тут как раз самовар поспел. — поддержал её Казимир. — У нас и конфеты имеются, и к тому же очень даже не дурные.
Я поблагодарил их, но попросил сначала дать возможность оглядеться и познакомиться с обществом, которое, честно говоря, было очень разношёрстным. Во всех комнатах, и даже в прихожей, толпились молодые люди, большинство из которых были студентами. Не обращая внимания на окружающих, они курили, спорили, гасили папиросы в цветочных горшках, пили чай, грызли сушки, флиртовали с девушками, играли на гитаре, снова курили и снова спорили. Обстановка была самая что ни на есть непринуждённая.
Когда Казимир на правах хозяина вышел на середину комнаты и громко представил меня, то ко мне сразу подошли несколько молодых людей, среди которых было две девушки. Юноши выразили восхищение моим поступком и с чувством пожали мне руку. Девушки хором прощебетали в мой адрес что-то возвышенное и одна, расчувствовавшись, спросила разрешения меня поцеловать. Я, откровенно говоря, не ожидал такого поворота событий и смутился.
— Не стоит, Аня. — сдержанно произнёс один из молодых гостей и взял её под локоть.
— Почему? — со слезой в голосе поинтересовалась девушка. — Почему мне нельзя поцеловать героя? Или вы считаете, что мой удел слюнявить вступивших в пору половой зрелости прыщавых юнцов?
Я обратил внимание на глаза девушки. Они были абсолютно пьяными, хотя речь её была связной и слова она выговаривала чётко.
— Кокаин. — склонившись ко мне, шёпотом пояснил Казимир. — Месяц назад из-за несчастной любви застрелился её родной брат Бронислав. С тех пор Аннушка не расстаётся с пузырьком кокаина, который прячет в лифе платья.
Я ещё раз посмотрел на Аннушку, но уже более внимательным взглядом. Мне, как медику, было ясно, что девушка вступила на путь саморазрушения, и как у всякого смертного, решившегося свести счёты с жизнью, в её лице была какая-то непонятная, притягательная и в то же время глубоко порочная привлекательность. Её пьяные глаза светились греховным огнём, тонкие крылья носа трепетали в ожидании очередной порции кокаина, а на губах играла фальшивая улыбка. Так улыбаются женщины лёгкого поведения, пытаясь заполучить очередного клиента. Она молча высвободила локоть из руки юноши, и, положив мне ладонь на грудь, доверительно заглянула в глаза.
— А знаете, я согласна, — проникновенно произнесла девушка.
— Позвольте узнать, сударыня, с чем именно Вы согласны?
— Со священным писанием! Я помню, там сказано, — она призадумалась и наморщила лоб, — вспомнила! Там сказано, что человек есть греховный сосуд, полный мерзостей… Кажется, именно так! Голос её с каждой фразой крепчал и становился громче. — А раз так, — закричала она, — то пусть всё человечество и весь мир летят ко всем чертям!.. И мы вместе с ними! Но нам ведь умирать не страшно? Это страшно и тоскливо в одиночку, а всем миром даже весело, не правда ли?