Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Иванов Владимир

Ведь путе-шествие, особенно неутилитарное, – это и есть шествие по Пути, который всегда ведет ввысь (ana-!) – анагогическое путешествие к духовным вершинам, неприступно сияющим своей ослепительной белизной на фоне пронзительной голубизны неба. Всякое эстетическое путешествие, если оно действительно эстетическое, ведет по этому Пути. Именно поэтому люди и стремятся сознательно или неосознанно (чаще) к этим путешествиям, редко сознавая конечную цель путешествия, но ощущая ее зов и наслаждаясь уже всеми ступенями этого пути, а затем и Пути. И все ступени прекрасны по-своему, и на каждой из них открывается тот или иной смысл всего путешествия. Эстетическое путешествие – это один из аспектов эстетического опыта, который, в моем понимании, сам является высшей формой духовного опыта. Это путешествие, говоря самыми общими словами, к прекрасному и возвышенному – к сущностным основаниям бытия человеческого.

Рерих в марте 1942 года, приведя в дневнике длинную цитату из Достоевского об искусстве

и красоте, резюмирует: «Достоевский так сказал. Можно ли сейчас говорить о красоте, прекрасном? И можно и должно. Через все бури человечество пристанет к этому берегу. В грозе и молнии оно научится почитать прекрасное. Без красоты не построятся новые оплоты и твердыни. "Красота спасет мир"». Почему спрашивал: «Можно ли сейчас?» Потому что хорошо сознавал и видел мощную устрашающую поступь пост-культуры (об этом – тоже много в его дневниках и других текстах, понятно, что без употребления моего термина «пост-культура», но в близком смысле; он писал об Армагеддоне Культуры, о кризисе подлинной культуры, за спасение которой активно и деятельно ратовал на протяжении всей жизни, к счастью, не понимая, что спасти Культуру уже нельзя; только – памятники Культуры, увы, да и то не все; мы знаем теперь, сколько их было уничтожено уже после Рериха; после его Пакта). Поэтому спрашивал, поэтому обратился за поддержкой к Достоевскому, поэтому и сам давал постоянно утвердительные ответы на этот вопрос.

А мог бы обратиться и к Алексею Константиновичу Толстому. К нему взывала Цветаева в подобной ситуации, остро ощущая то же, что и Рерих, что и Белый, что и Бердяев, что и… (да несть им числа в XX веке, ощущавшим грандиозный слом высокой Культуры и высокого Искусства). Она видела, что уже и А. К. Толстой ощущал это пост-; понимал в далеком 1867 году, что оно – магистральное течение в культуре и идти против него значит идти «против течения»; и – тем не менее, призывал своих немногочисленных соратников к этому:

Други, вы слышите ль крик оглушительный:Сдайтесь, певцы и художники! Кстати лиВымыслы ваши в наш век положительный?Много ли вас остается, мечтатели?Сдайтеся натиску нового времени!Мир отрезвился, прошли увлечения —Где ж устоять вам, отжившему племени,Против течения?Други, не верьте! Всё та же единаяСила нас манит к себе неизвестная,Та же пленяет нас песнь соловьиная,Те же нас радуют звезды небесные!Правда всё та же! Средь мрака ненастногоВерьте чудесной звезде вдохновения,Дружно гребите во имя прекрасногоПротив течения!…Други, гребите! Напрасно хулителиМнят оскорбить нас своею гордынею —На берег вскоре мы, волн победители,Выйдем торжественно с нашей святынею!Верх над конечным возьмет бесконечное,Верою в наше святое значениеМы же возбудим течение встречноеПротив течения/А. К. Толстой. Против течения(Курсив мой. – В. Б.)

Удивительно, насколько современно звучат эти стихи сегодня!

Эстетическое путешествие, как и эстетический опыт в целом, в своем глубинном, конечном смысле (хотя оно и не имеет конца) – это путешествие «против течения», против тех базельских пловцов с надувными подушками (см.: письма № 281, 290–291), которые как символ современного глобализационного процесса пост- сплавляются в жаркую пору вниз по Рейну, вниз по течению…

Против них! В горы – Тибета ли, Швейцарии, Кавказа или Норвегии; в горы высокого Искусства и Культуры. В горы!

Вот назвал почему-то Норвегию и вспомнил, что горы там, в общем-то, не столь высоки (как и в норвежском искусстве – всего три добротных, но не высотных имени: Григ, Ибсен, Мунк), но эстетическое путешествие ведь не к физическим высотам… И потянулась ниточка памяти: всплыло вдруг описание переезда на поезде норвежских гор Андреем Белым из Христиании (Осло) в Берген с Рудольфом Штейнером и целым вагоном антропософов, которые прослушали в Христиании курс Штейнера из пяти лекций о «Пятом евангелии», так сильно потрясший Андрея Белого. А ведь и мне довелось когда-то из Бергена немного прокатиться в горы на подобном старинном норвежском поезде (теперь они перевозят только туристов) к горным вершинам, а от них к живописнейшему фьорду и поплавать по нему на старинном пароходике (тоже теперь для туристов). И пережить эстетически опыт, близкий к тому, что ощущал Белый в октябре 1913 года (между прочем, как раз 100 лет назад! Удивительно). Попробую найти слова самого Белого (знаю, это в его «Воспоминаниях о Штейнере», читанных мною когда-то давно, но там должны быть мои отметки на полях), ибо они – точнее того, что я сам мог бы сказать, да и весомее. Тем более что Белый-то тогда был потрясен открывшимися

ему эзотерическими смыслами христианства и путешествовал одновременно в двух измерениях: физически через горный перевал и метафизически – к духовным планам бытия.

«Невыразима природа между Христианией и Бергеном; тотчас за Христианией поезд забирает в горы; и 6 часов поднимается, достигая зоны льда, так что снежные пики кажутся маленькими; к часу дня он в точке перевала; и потом 6 часов слетает к Бергену. <…> В окнах солнечные ландшафты стали невыразимы; со всех четырех сторон горизонта сбежали остроалмазные пики вечных льдов; мох кричал пурпуром. Мы, бросив еду, поспешили в свое отделение; высота давала знать радостно-ясным опьянением; муки Мюнхена, работа Льяна, удар Христиании [5] – вдруг из души вырвались вскриком безумной, но дикой, необъяснимой радости; в эти минуты я понял впервые всем существом: инспирация – на горах; и карма ее нисхождение. Что-то переместилось в сознанье; и думалось: в Христиании был показан момент Сошествия Духа – Крест Голгофы, как Крест Крестов; здесь понимаю из сущности Креста высвобождающую высоту Сошествия Святого Духа. Горы пели, как Бах. <…> Уже мы слетели к Бергену; каменные исполины стали расти из-под ног, а снежные пики за них присели; что-то теснило грудь: хотелось петь, хотелось выговаривать вслух что-то. Я выскочил из вагона и стоял на площадке, вперясь в кряжи, испещренные резцом Микель-Анджело…».

5

Белый напоминает о последних лекциях и антропософских деяниях, в которых он постоянно на протяжении четырех лет сопровождал Штейнера, прослушав в общей сложности более 600, как он сам писал, его лекций, участвуя во многих антропософских акциях, включая работы по сооружению Гётеанума.

//О последнем предложении: нечто подобное я испытал на Монблане, когда, как я уже писал в своем письмеце о швейцарских впечатлениях, в одном из пространств вокруг самой вершины вдруг открылся из кабинки канатной дороги нерукотворный град, подобный созданному каким-то неведомым архитектором или скульптором.//

В целом же этот отрывок хорошо вскрывает метафизический аспект эстетического путешествия. При том что Белый отнюдь в данном случае не стремился к такому путешествию сознательно. Он просто передвигался из одной точки Норвегии в другую в контексте и атмосфере антропософской компании и под водительством самого Штейнера. Однако он прежде всего – поэт, т. е. эстетический субъект с обостренным эстетическим чувством. И эстетический объект (горный пейзаж) сразу возбудил в нем мощный эстетический отклик – эстетическое восприятие, которое и является, как правило, целью осознанного эстетического путешествия, или шире – эстетического опыта. У Белого этот процесс начался спонтанно и сразу же от чувственно воспринимаемых образов переключился к глубинным, собственно метафизическим – в прямом смысле этого понятия – переживаниям и ассоциациям, которые сопровождают далеко не всякий эстетический опыт и, как правило, не в столь конкретной духовно-религиозной форме. В данном случае эти метафизические ассоциации явились прямым следствием только что пережитого духовного опыта (откровения) на лекциях Штейнера в Христиании. В общем случае они бывают не столько конкретными и отнюдь не религиозного или узко мистического характера, но у эстетически развитого человека не менее сильными и глубокими. И параллели с искусством – музыкой, живописью, архитектурой – очень часты, ибо именно в искусстве человек, стремящийся к эстетическому опыту, чаще всего имеет с ним дело в наиболее чистом, концентрированном виде.

Между тем опыт Белого антропософского периода в этом плане крайне показателен и интересен, коль скоро уж (и, вероятно, не случайно) он пришел мне на память. Белый – художник прежде всего, т. е. человек, не только обладающий высокоразвитым эстетическим чувством (= воспринимающий эстетический субъект), но и творец, создатель художественных произведений, художественных образов. Он не только остро ощущает эстетическую материю, но и сам умеет ее творить. Более того, он специфический и, своего рода, совершенно уникальный (или редкий) эстетический субъект: он символист до мозга костей с предельно обостренной духовно-религиозной, даже эзотерической ориентацией; субъект, находившийся всю жизнь в активном духовном поиске, т. е. личность, которой открывались многие метафизические планы сознания и бытия. В сфере искусства можно назвать всего несколько имен подобного уровня, в первых рядах которых стоят Кандинский, Вяч. Иванов, Скрябин – всё творцы Серебряного века русской культуры.

Духовный опыт антропософии Белый пропускал через призму своего эстетического восприятия и творческого преображения в художественные формы – литературно-поэтические образы. Об этом свидетельствует, в частности, и его книга «Воспоминания о Штейнере», написанная уже в России по какому-то духовному наитию на рубеже 1928–1929 гг. (хотя его опыт регулярного общения с крупнейшим антропософом приходится на 1912–1916 гг.) за 12 (!) дней. Между тем в книге не меньше 20 а. л.

На примере некоторых фрагментов из этой книги мне хотелось бы показать, что эстетическое путешествие может быть реализовано не только в форме реального перемещения в географическом пространстве, о чем было уже немало сказано в нашей с Н. Б. беседе, но и во внутреннем мире эстетического субъекта, в актах эстетического восприятия, творчества или восприятия-творчества. В частности, при восприятии конкретных произведений искусства – это ведь мощный духовный процесс, т. е. некий путь и его результат, как правило, – уже метафизический; но не только…