Трибунал для судьи
Шрифт:
Ах ты, хитрая лиса! Но, увы, мэтр. Вы только что исполнили Закон. А в пятницу следующего месяца я исполню Закон также. Только, к сожалению, не в пользу вашего подзащитного Стропилина. Так велит Закон. Потому что Стропилин по данному делу, где его защитником является Яновский, неправ. Но я вам об этом сейчас не скажу. И не потому, что сейчас не время и не место. Просто Закон велит мне оглашать решение сразу по выходе из совещательной комнаты. То есть сразу по окончании процесса. Закон суров, но он – Закон. И большое спасибо вам за то, что вы его только что исполнили.
До того самого момента, пока я не увидел курящего на улице в ожидании меня прокурора Пащенко, я шел по коридорам Управления и все больше уверялся в простой истине – защищая Закон, что-нибудь да нарушишь. Адвокат Яновский сейчас играл на грани фола, честь и хвала ему за это. Он сыграл на неожиданности и на своей уверенности в том, что нападение – лучшая защита. Пока меня не стали бы официально оформлять, как задержанного по подозрению в совершении преступления, его появление де-юре не имело никакого значения согласно Закону. Я могу требовать адвоката лишь при действиях следователя, когда тот растолкует мне причины задержания и составит соответствующие документы.
Самое же смешное, что Яновский не нарушил Закон. Ему не запрещено появляться в милиции и вести ораторские речи. Другое дело, что Ступицын мог его просто попросить выйти за дверь и не мешать да еще припугнуть жалобой в коллегию адвокатов – мол, человек, уважаемый в городе, а мешает проведению оперативно-следственных мероприятий и, судя по всему, не знает, когда ему дано право проявлять свои ораторские качества. Но произошло то, что произошло. Ступицын спасовал, и мое совершенно нелепое освобождение из плена состоялось. Вот тебе и польза от знания Закона, и убыток – от его незнания.
Я, как всегда, прав. Потому что это право дал мне сам Закон. Он вручил мне мантию.
Глава 9
В последний день перед моим отъездом из города было решено устроить прощальную вечеринку. По плану, который изложил Пащенко мне и Пермякову, она должна была состояться в лесу.
Там она и состоялась. Всю ночь горел костер, в радиусе ста метров от его эпицентра стоял устойчивый аромат шашлыков, раздавались смех и лай. Словно все было в порядке: не было проблем, забот и разочарований. Каждый, как мог, давил в себе чувство скорого расставания. Каждый его испытывал, это чувство. И всегда кажется, что именно сейчас самый неподходящий для этого момент.
Рольф бегал между нами. По сути, за время всей своей короткой жизни он не видел воли. Его жилищами до сих пор были дорожные сумки, закрытые квартиры и клетка питомника. Он словно сошел с ума от пьянящего ощущения свободы. Гонялся за брошенными ветками, ловил пастью, громко ею хлопая, «белых» мух, потом возвращался к костру и выпрашивал куски мяса. Больше всего его очаровало море. Точнее не море, а то безмолвное снежное пространство, что находилось над ним. Пес долго не решался подойти к откосу, прижимал уши и убегал мне под ноги от внезапных порывов ветра. Осмелел он тогда, когда я сам спустил его вниз и мягко бросил в пушистый сугроб. Он барахтался в нем, словно плыл. И делал это не как взрослая собака – что вполне объяснимо, – уверенно и размеренно дыша, а как испуганный ребенок, яростно махая лапами. Вскоре его было от берега уже не оттащить. Рольф пожирал вспорошенный им же снег и играл с ледышками, как кошка играет с мышью – издевательски просто и уверенно.
Едва стемнело, он стал проявлять признаки беспокойства. Бросался в темноту леса, словно видел угрозу с ее стороны, лаял, но сразу после моего свиста возвращался. Не проходило минуты, как он снова бросался в сторону бора.
– Перед хозяином выдрепывается, – заметил Пермяков. – Есть у них эта тема…
После истории со Ступицыным прокурор уже не спорил со мной по поводу отъезда. Он лишь минуту смотрел на меня оловянными глазами, когда я ему поведал причины своего задержания, потом сплюнул в окно «Волги» и спросил:
– Когда собираешься ехать?
Он, как и я, прекрасно понимал, что расскажи я Ступицыну, да и кому бы то ни было, фантастический рассказ о секрете рода Штефаниц и предоставь им для смотрин Рольфа-Маркуса, то в лучшем случае я буду отправлен после безусловного ареста на принудительную психиатрическую экспертизу. Там меня признают вменяемым, и в акте-заключении будет записано черным по белому – «на момент совершения преступления реально осознавал свои действия». То есть – их общественную опасность. Со мной, как с самым ненужным во всей этой истории, в следственном изоляторе случится инфаркт, а Рольфом свора ублюдков будет торговаться, как нутриевой шубой на барахолке. И не исключено, что в момент заключения сделки с Рольфом что-нибудь произойдет. Для этих людей и собака – свидетель.
Поэтому Вадим и не предпринимал никаких дальнейших мер по моему «задержанию» в городе.
– Теперь ты понимаешь, – говорил он, – что гонки за тобой «братвы» были детскими играми. Теперь за тобой гоняется власть. Через десять минут после твоего ухода Ступицын наверняка уже рвал на голове волосы, и сейчас ты – объект номер один в городе. Интересно, кто тебя вперед найдет – Гурон или «убойный» отдел? Кто бы это ни был, результат будет один. Плачевный. Сейчас главная задача – найти твою Виолетту и склонить к даче показаний в российских органах правосудия. Будет неплохо, если она это сделает по линии Интерпола. А если она вообще этого не сделает, а продолжит тебя искать, используя «косоголовых», тогда за твою жизнь я не дам и ломаного гроша.
Немного помолчав, он вдруг усмехнулся.
– Аналогичные беседы мы с тобой вели ровно полгода назад. Помнишь «дело Пастора-Тимура»? – Уже не улыбаясь, он отвернулся. – Тогда все прошло на удивление удачно. Счастливый ты, что ли, Антошка?
– Найди ее, Антон! Найди Виолетту! – уже не советовал, а просил он. – Отдай собаку, ради бога. Тогда девка будет тебе спасением, а не мышеловкой. Бабы – они вредные. Чувствую, не успокоится твоя немка. Ох, не успокоится…
«Газовик» я передал на хранение Пащенко, «вальтеры» Енота и Алика утопил в промоине. Мне они были не нужны, а «привязать» их к гуроновским шестеркам в законном порядке все равно было невозможно. Я был уже далек от своего кабинета в суде, но рассуждал, как его хозяин. Радиостанции спрятал в лесу, обмотав куском старого одеяла. При мне находились лишь служебное удостоверение судьи, паспорт на мое имя, документы на Рольфа (помог оформить Варфоломеев) и сумма денег, позволяющая пару недель просидеть в подполье, в каком-нибудь городе. Билеты было решено купить на вокзале перед непосредственным отправлением.
– Так будет спокойнее, мне не хватало только милицейской засады с публичным выворачиванием рук, – сказал, нечаянно скользнув взглядом по Саше Пермякову, Вадим.
Я лежал на спине у тлеющего костра и слушал в кронах сосен бродящий и страдающий от бессонницы ветер. Относительно теплая зимняя ночь, ворох старых одеял и жар от пепелища позволяли спать под открытым небом. Периодически кто-то из нас вставал и подбрасывал в костер пару веток. Спать не хотелось, и мы изредка перебрасывались словами.